– С этими мадоннами вот какая беда, – заявил он. – Младенца-то надо кормить, а мамочки выставляют напоказ груди что твой надутый мяч или пустотелый пончик. Чего же тут удивляться, что у всех младенцев вид как у сердитых взрослых. Я видел только одну картину, где по младенцу сразу видно, что он прекрасно выкормлен и сосредоточен на сосании молока. Было это под Сеговией, в Гранье, в летнем дворце, и речь идет о крошечной шпалере, и там мадонна вовсе не смотрит в будущее. Она просто следит, с каким удовольствием младенчик Христос сосет ее грудь.
– Вас послушать – вы специалист по грудному вскармливанию, – заметил кто-то за столом. – У вас есть дети?
Едва уловимая пауза, потом мистер Мазаппа ответил:
– Разумеется.
– Рада, что вы любите шпалеры, мистер Мазаппа, – вклинилась мисс Ласкети, прервав новое молчание, повисшее после этой реплики; мистер Мазаппа ничего не добавил – ни сколько у него детей, ни как их зовут. – Интересно, а кто выткал ту шпалеру? Может, речь идет о стиле мудехар,[15] тогда это могла быть женщина. Но только если шпалера относится к пятнадцатому веку. Как приеду в Лондон, разберусь. Я некоторое время работала у джентльмена, который коллекционировал такие вещи. Вкус у него был отличный, при этом он был крепким орешком. Однако он научил меня ценить ткани. Удивительно узнавать такие вещи от мужчины.
Мы припрятали по карманам эти откровения. Кто этот джентльмен, «крепкий орешек»? И что за троюродный брат-турист? Похоже, наша старая дева разбирается не только в голубях и набросках.
Уже в нынешней жизни, несколько месяцев тому назад, я получил посылку, отправленную из Уитленда в Кармартеншире, – ее мне переслал мой английский издатель. Там лежало несколько цветных ксерокопий с рисунков и письмо от Перинетты Ласкети. Написано оно было после моего выступления по Би-би-си на тему «Молодость» – в этой программе я между делом упомянул свое плавание в Англию.
Прежде всего я рассмотрел рисунки. Увидел себя, маленького и тощего, Кассия с сигаретой, очень красивый портрет Эмили, в синем берете с пером. Эмили, которая исчезла из моей жизни. Мало-помалу я стал опознавать и другие лица – казначея, мистера Невила, – уголки судна, погребенные в глубинах прошлого: киноэкран на корме, рояль в бальной зале, за которым сидит смазанная фигура, матросов во время учебной пожарной тревоги, то одно, то другое. Все рисунки запечатлели наше плавание в 1954 году из Коломбо в Тилбери.