Кошачье счастье

— Любовь? Тьфу! Инстинкт, не более: жажда трахаться со всем, что движется, помноженное на желание свить гнездо и вывести потомство. А самки эти, носящиеся со своим пометом и окрысивающиеся на любого, кто косо на этот невоспитанный помет посмотрит? Матерью является та, которая отпрысков воспитывает, а не умиляется с фразочкой «ну он ведь маленький, не понимает, к тому же это естественно» на устах, когда помет насрал посреди ковра. Тьфу. Глаза б мои не видели! Или вот…

Макс был согласен со многим. К тому же, алкоголь снова поменял ему настроение. Хотелось говорить по душам. Жаль, он отпустил Витю. Вот только в тот момент, наоборот, хотелось остаться в одиночестве. А может, не в алкоголе дело: он просто истерик?

— Обалдуй, — припечатал невидимый собеседник.

Может, и не Максима, а кого-то другого, но повод для начала разговора отыскался.

— И вовсе я не такой.

— Да ладно!.. — фыркнул по-прежнему невидимый собеседник.

— Прохладно, — передразнил Макс.

…Слово за слово. И вот он (сам не понял зачем и как разговор перетек с общих тем на его персону) пересказывал свои злоключения. Хотя что философ мог сказать, кроме того, о чем Максим и так догадывался? Гулька собиралась «свить гнездо» и подыскивала кандидата на роль отца своего будущего приплода и главного добытчика еды и прочих матблаг по совместительству. Короче, быка-осеменителя и рабочую лошадку в одном флаконе. У них же в этом… ну откуда она там? наверняка, все быстро происходит. Так что Гулька в свои двадцать вполне могла считаться перестарком, которой… ну надо, да и пора уже: часики тикают и все такое в духе. Недаром мемов по сети полно на данную тему.

Сам Макс точно не хотел пока ни влюбляться, ни съезжаться, ни размножаться, ни кого-то там содержать и воспитывать. В остальном полагал, что мужчина должен быть галантен и вежлив с прекрасной половиной человечества. По крайней мере, пока отдельно взятая дура не доказала, что отнюдь не прекрасная и в оную половину не входит. Гулька же, видимо, навыдумывала черт-те чего, приняв дружеское расположение за флирт, помощь — за ухаживания, а вежливость… да фиг его знает! А потом разочаровалась, увидев его с Катькой. Самочка — прав философ. А Катька… На самом деле еще хуже. Есть такое понятие: ебырь-террорист. Только Максим не знал, как вот это вот сформулировать в женском варианте. Тех, кто ходит по мужикам для поправки материального положения ясно, как звать, но Катька спала со всеми подряд из спортивного интереса, не принимая подарков и даже в кафе за себя платила сама. Прийти, увидеть, очаровать, поиметь и свалить — вот такой вот девиз по жизни у этой барышни. Красивой — чего точно не отнять.

Вот только собеседник сообщил другое:

— Ты просто не толерантный москвич.

— Че…го?! — от неожиданности на Максима снова напала икота.

— А ты на цыпочки встань и потянись, — посоветовал философ.

Максим попробовал — помогло.

— Это я-то нетолерантный? — обиделся он. — Я даже с Егором из двадцатой нормально общаюсь, не обращая особо внимания на его гламурняк.

— Так он просто триптих… ой…

Максим, не сдержавшись, хрюкнул в кулак.

— То есть штриптиль, шихтер, — принялся перебирать собеседник, — трипсель, миксер, пиксель. Да ексель-моксель! Маркшейдер, блин.

— Хипстер — поправил Максим.

— Во-во! Я ж говорю: это лечится.

Ничего такого он не говорил, но заострять Максим не захотел. Лечится, разумеется. Если бы Егора в его лицее отправили на маркошку, как Максима на первом курсе (собирались отослать копать картошку, а привезли на сбор морковки), весь гламурняк слез бы уже в первую неделю, ума прибавилось, да и навыков тоже. Как говаривал дядя Саня, он же завкафедры Природоведения: «Студент их вуза вне зависимости от факультета обязан уметь разливать водку на шестерых человек в полной темноте с поправкой в два миллиграмма». Максим умел, чем втайне гордился.

— А Гулю эту ты записал в дуры по определению, поскольку узнал, что приезжая. Откуда она, кстати?

— Черт его знает. Из Хуль-куля какого-то.

— Вот чего и требовалось доказать.

— Да пошел ты! — огрызнулся Максим.

Собеседник, так, между прочим, и не показавшийся, умолк.

Прошло, наверное, минут пять. Максим не выдержал:

— Хватит дуться.

Он уже давно опустился на корточки, прислонившись спиной к кирпичной кладке. Темнота, поселившаяся в арке, казалась уютной, когда философ разглагольствовал, а теперь с каждым новым ударом сердца приобретала все более зловещие черты.

— А я и не дуюсь. Я размышляю.

— Может, покажешься? — предложил Максим. — А то говорю тут с тобой, как с тем Гюльчатаем, а лица не вижу.

— Между прочим, то была девушка. По фильму.

— В том-то и дело, что на девушку ты ну никак не тянешь. Да и непривычно как-то говорить с пустым местом.

— С тьмой? — ехидно заметил собеседник. — Тайной!

— Покрытой, блин, мраком.

У дедушки в Одинцово, в котором Максим проводил дошкольные времена, был огромный сенбернар по кличке Мрак. А у соседки через улицу — тети Таси — сибирская овчарка Тайна. Потому для Максима, начиная с самого детства, известное изречение обрело множество смыслов, отличных от всеми принятых.