Кортик. Бронзовая птица. Выстрел

Милая, славная мамочка! Как часто он огорчал ее, не слушается, плохо вел себя в школе! Маму вызывали туда, в она упрашивала директора простить Мишу. Сколько он перепортил вещей, истрепал книг, порвал одежды! Все это ложилось на худенькие мамины плечи. Она терпеливо работала, штопала, шила, а он стыдится ходить с ней по улице, «как маленький». Он никогда не целовал мать - ведь это «телячьи нежности». Вот и сегодня он придумывал, какое горе причинить ей, а она все бросила, целую неделю моталась по теплушкам, тащила на себе нужные ему вещи и теперь не отходит от его постели.

Миша прикрыл глаза. В комнате почти совсем темно. Только маленький уголок, там, где сидит мама, освещен золотистым светом догорающего дня. Мама шьет, наклонив голову, и тихо поет:

Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.
Темней этой ночи встает из тумана
Видением мрачным тюрьма.

И это протяжное, тоскливое, как стон, «слу-у-шай…».

Это поет узник, молодой, с прекрасным лицом. Он держится руками за решетку и смотрит на сияющий и недоступный мир.

Мама все поет и поет. Миша открыл глаза. Теперь смутно видно в темноте ее бледное лицо. Песня сменяет песню, и все они заунывные и печальные.

Миша вдруг разрыдался. И когда мама наклонилась к нему: «Мишенька, родной, что с тобой?» - он обхватил ее шею, притянул к себе и, уткнув лицо в теплую, знакомо пахнущую кофточку, прошептал:

- Мамочка, дорогая, я так тебя люблю!..

Глава 8 ПОСЕТИТЕЛИ

Миша быстро поправлялся. Часть бинтов уже сняли, и только на голове еще белела повязка. Он ненадолго вставал, сидел на кровати, и наконец к нему впустили друга-приятеля Генку. Генка вошел в комнату и робко остановился в дверях. Миша головы не повернул, только скосил глаза и слабым голосом произнес:

- Садись.

Генка осторожно сел на краешек стула. Открыв рот, выпучив глаза и тщетно пытаясь спрятать под стул свои довольно-таки грязные ноги, он уставился на Мишу.

Миша лежал на спине, устремив глаза в потолок. Лицо его выражало страдание. Изредка он касался рукой повязки на голове - не потому, что голова болела, а чтобы Генка обратил должное внимание на его бинты.

Наконец Генка набрался храбрости и спросил:

- Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо,- тихо ответил Миша, но глубоким вздохом показал, что на самом деле ему очень нехорошо, но он геройски переносит эти страшные муки.

Потом Генка спросил:

- В Москву уезжаешь?

- Да, - ответил Миша и опять вздохнул.

- Говорят, с эшелоном Полевого, - сказал Генка.

- Ну? - Миша сразу поднялся и сел на кровати.- Откуда ты знаешь?

- Слыхал.

Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку и спросил:

- Ну, ты как, решил?

- Чего?

- Поедешь в Москву?

Генка сердито мотнул головой:

- Чего ты спрашиваешь? Ведь знаешь, что отец не пускает.

- Но ведь тетка твоя, Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала. Вот и сейчас с мамой письмо прислала. Поедем, будешь с нами в одном доме жить.

- Говорю тебе, отец не пускает. - Генка вздохнул.- тетя Нюра тоже…

- Тетя Нюра тебе не родная.

- Она хорошая, - мотнул головой Генка.

- Агриппина Тихоновна еще лучше.

- Как же я поеду?

- Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами.

- А если отец поведет поезд?

- Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят.

- Что я в Москве буду делать?

- Что хочешь! Хочешь - учись, хочешь - поступай на завод токарем.

- Как это - токарем? Я ведь не умею.

- Токарем не умеешь? Ерунда, научишься… Подумай. Я тебе серьезно говорю.

- Про разведчиков ты тоже серьезно говорил, а мне за мясо так попало, что я до сих пор помню.

- Разве я виноват, что Никитский напал на Ревск? А то обязательно пошли бы в разведку. Мы, как в Москву приедем, запишемся в добровольцы и поедем на фронт белых бить. Поедешь?

- Куда? - насторожился Генка.

- Сначала в Москву, а потом на фронт - белых бить.

- Если белых бить, то, пожалуй, можно, - уклончиво ответил Генка.

Генка ушел. Миша лежал один и думал о Полевом. Почему он не приходит? Что особенного в этом кортике? Для чего-то на рукоятке бронзовая змейка, на клинке значки: волк, скорпион и лилия. Что это все значит?

Его размышления прервал дядя Сеня. Он вошел в комнату, снял пенсне. Глазки у него без пенсне маленькие, красные, как бы испуганные. Потом он водрузил пенсне на нос и спросил:

- Как ты себя чувствуешь, Михаил?

- Хорошо. Я уже вставать могу.

- Нет, нет, ты пожалуйста, лежи,- забеспокоился дядя Сеня, когда Миша попытался подняться, - пожалуйста, лежи! - Он неловко постоял, затем прошелся по комнате, снова остановился. - Михаил, я хочу с тобой поговорить, - сказал он.

«Неужели о камере?» - подумал Миша.

- Я надеюсь, что ты, как достаточно взрослый человек… гм… так сказать… способен меня понять и сделать из моих слов полезные выводы.

«Ну, началось!»

- Так вот, - продолжал дядя Сеня,- последний случай, имевший для тебя столь печальные последствия, я рассматриваю не как шалость, а как… преждевременное вступление в политическую борьбу.