Волин вновь взмахнул рукой, темно-рубиновый, почти черный камень на безымянном пальце, и вдруг – грани его вспыхивают в луче света нестерпимо белым, снежным, слепящим… И все падает в кромешную тьму… И из этой тьмы на Корсара несутся сонмы воинов, тускло блестя доспехами; словно ветер мимо проносятся рубящие удары клинков… Он – между ними… Пот заливает глаза, разъедает, делает веки воспаленными…
Голос Волина постепенно словно отдалялся, окружающее меркло, и перед взором Корсара – был вроде бы тот же доктор, но одетый в длинный коричневый, ниспадающий складками до самого пола хитон, в круглой шапочке и в римских сандалиях на босу ногу. Лицо академика тоже изменилось: сделалось темным от многолетнего загара, испещренным морщинами, и… больше похожим на лицо завоевателя Тамерлана, чем на лик целителя…
Волин зорко взглянул на Корсара, кивнул сам себе:
– Я вижу, что и понимание присутствует, хотя и не вполне?
Корсар напрягся, разлепил губы, приподнял веки, с опаской глядя в глаза Волину и всерьез опасаясь утонуть в их темно-фиолетовой, как предгрозовое небо, синеве…
Корсар хрипло рассмеялся. Наверное, чтобы подбодрить самого себя прежде всего, ощутить, что жив…
На самом деле ему только казалось, что он рассмеялся: просто гримаска, что могла бы означать улыбку, свела его лицо и он просто просипел едва слышимо:
– То, что один человек сделал, другой запросто поломать может… И соответственно наоборот… Мы – ломаем или строим?
– Что-то будем ломать, что-то восстанавливать, а что-то ваш мозг сделает сам, не зависимо ни от меня, ни от вас, ни от яда, проникшего в ваш организм… Понимаете?
– Это… как ежик. Да?
– Ежик? Какой ежик?
– Который забыл, как дышать, и – умер. А мозг – знает и помнит об этом всегда. Даже если его накрыло взрывной волной стодвадцатидвухмиллиметрового снаряда… Вы знаете, что бывает при этом? Лучше вам не знать…
Корсар замолчал, закрыл глаза, облизал ссохшиеся губы… Потом спросил тихо:
– И что мне…
– Ждать? Как всем нам: одно из двух. Но раз вы спрашиваете, значит… пациент скорее жив, чем мертв!
– А вам хотелось бы иначе… Грибник? Или – вам все равно? Лишь бы эксперимент состоялся?
– Помилуйте, Корсар! Для эксперимента вы слишком…
– Примитивен?
– Предсказуем.
Корсар поморщился:
– Хоть вы и академик, Волин, а склонны говорить людям… гадости.
– Бывает хуже.
– Да?
– Когда ни самим людям ничего не говорят, ни – про них. Словно их нет. И – не было никогда.
– Слова это все…
– Слово – это тоже дело…
И снова искра брызнула с алмазного перстня, и Корсар теперь увидел огромный мраморный зал Смольного института и пары – девиц в белоснежных платьях и молодых людей в форме, а если и в смокингах, то с несомненной военной выправкой… И все пространство заливал свет из верхних пилонов залы… А потом…
…Кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков. Кавалергардский полк несся в атаку, и вот уже прибранная немецкая деревенька была взята русскими.
– Это было утром в августе 1914 года, через несколько дней после начала Великой войны, Великой Отечественной, как ее тогда называли, – пробормотал Корсар, не открывая глаз. – Части лейб-гвардии Его Императорского Величества конного полка, вместе с кавалергардами стремительно наступающие от восточнопрусской границы России, взяли деревню Краупишкен.
– Ты был там, Корсаков… – глядя Дмитрию прямо в глаза, прошептал академик Волин.
– Да. Я был там… – согласно повторил Корсар.
– К сожалению, я не участвовал в том знаменитом бою, – с едва слышимой горечью произнес Волин. – Нашему эскадрону была поставлена другая задача. Но я слышал впереди выстрелы и не знал, что происходит. Мне помнится, что я стоял возле скирды сена, когда увидел нескольких конногвардейцев, и спросил их: «Что там?» – Улыбка осветила лицо Волина. – Один из них, бойкий парень, ответил мне, что конная гвардия, как всегда, побеждает. Признаюсь, мне очень понравился его ответ…
– А как все было на самом деле, Митя? – спросила, придвинувшись почти вплотную и испытующе глядя в глаза, Ольга. – Ведь противник закрепился…
Корсар на мгновение закрыл глаза и заговорил, словно видел всё сейчас – ярко, зримо:
– Противник закрепился дальше в деревне Каушен, немецкая пехота и артиллерия обрушили оттуда бешеный огонь на конногвардейцев, кавалергардов из первой бригады первой гвардейской кавалерийской дивизии. Им приказали спешиться. Как во всех баталиях, решающих славу русского оружия, гвардейцы должны были показать, что не зря пьют первую чарку за царя, носят великолепную форму, а их офицеры – представители лучших российских фамилий.
Кирасирская гвардия пошла на германские батареи, расстреливающие их в упор, в полный рост. Шквал свинца и картечи косил, но гвардейцы, заваливая поле телами, откатывались лишь для того, чтобы снова подняться.
И – идти в огонь.