Корректировка 2 (СИ)

— Тут в Гобустане всем Баба Наврузович заправляет, начальник тюрьмы, — рассказывал он мне пять минут спустя. — никакой Советской власти нет, что хотят, то и творят… свидание раз в полгода положено — денег дай. Нет денег, нет свидания. Хочешь свидания — купи двух баранов из стада Баба Наврузовича, если плановое. Если неплановое — пять баран. Блатные сидят — всё, что хотят имеют. Хочешь бабу — проститутку привезут из Баку. Ханку, план… всё принесут — деньги давай. Простые зеки живут, как в аду. Рабочая зона — туф пилят. Туф знаешь, да? Белый камень, как сахар. Внутри горы дыра — туф там на дне. Зеков туда спускают и с утра до обеда режут камень. Слушай, летом жара под сорок градусов, а эти бедолаги, возятся там… ослепшие, оглохшие, пылью дышат, да. Нечеловеческий отношений. Бунты были, слушай, а Баба Наврузович сидит себе, как сидел — ничто его не колышет. Что это, я спрашиваю?

— А ты-то откуда знаешь? — перебил я его.

— Так вожу же на свидания этих… жен. Потом они много чего рассказывают.

* * *

Первые стайки деревьев начали появляться вдоль шоссе.

Их становилось все больше, высовывались и вновь пропадали какие-то кусты, потом, уже на подъезде к Ленкорани, дорогу с обеих сторон обступили напоминающие о древовидных папоротниках акации, и под конец мы катили по оплетшему шоссе зеленому коридору.

Как известно, где-то здесь в примыкающих болотах снимался «Айболит 66». Нормальные герои всегда идут в обход.

* * *

Ленкорань, в отличие от какого-нибудь Ленинабада, к вождю мирового пролетариата никакого отношения не имеет. Это древняя столица Талышского ханства. Маленького, но гордого и названию её тыща хренова лет.

Уже на подъезде к городу, заморосил дождик. Ватные облака поползли по небу, волоча под брюхом легкий туман.

Удивленный Рафик сообщил, что не припомнит, чтоб в это время года когда-нибудь шел дождь, должно быть, это в честь моего прибытия.

Зато вид из окна автомобиля открывался чудесный, вознаграждал за трудности пути в разбитой Рафиковой таратайке.

Черепичные крыши купались в темной зелени. В отличие от блеклого Баку, влага насытила все цвета. Дома казались обведенными тушью, как в японских рисунках на рисовой бумаге.

По горизонту, позади черепичного города, уступами вставали друг за другом горы, разделенные занавесками дымки. Последние из видимых — уже в Иране.

Розы круглый год цветут, даже под снегом, с гордостью, будто он их сажал, рассказывал Рафик. Снег в Ленкорани редкость, но если выпадет, то на высоту до метра, добродушно врал он. Пока мы пробирались узкими городскими улочками, Рафик вдохновенно вещал мне о местных достопримечательностях. Вот Ленкоранский маяк — символ города, тридцать четыре метра высотой! Его надстроили над уцелевшей башней старой крепости. А вон Ханский дворец — построен по французскому, понимаешь, проекту! А вот Тюремная башня — сам Сталин там сидел, мамой клянусь! За бандитизм сидел… сбежал оттуда, через подземный ход!

Город на две неравные части делила мелкая речка со смешным названием — Ленкораньчай.

— Мост пленные немцы строили, — прокомментировал Рафик, – сразу после войны.

Мост был рамного типа, сооруженный из металлоконструкций, до сих пор служивший верой и правдой.

Когда мы, наконец, добрались до адреса, день близился к концу, багровый диск солнца завис над горизонтом, готовясь оставить город без своего тепла. Даже летом из-за близости гор в Ленкорани темнеет рано, в девятом часу.

Город буквально напичкан войсковыми частями Советской Армии. А что делать — граница близко, а враг не дремлет. Рядом с каждой частью, располагался, военный городок, в котором жили семьи офицеров. Городков было целых четыре. Они назывались «площадками».

Стас жил на четвертой «площадке» от Танкового полка.

Его папаня, бывший майор и «зампотех», после увольнения в запас устроился главным инженером в рыбхоз.

* * *

Я угодил прямо к ужину.

Стол был накрыт во дворе под широкой кроной дерева, которое, как я позже узнал, называлось дамирагач — железное дерево.

Мы со Стасом обнялись, как давние друзья и он представил меня родителям.

Отец Стаса — кряжистый квадратный мужик, похожий на татарина (татарином он и оказался), с хитрыми глазами на красном, заросшем пегой щетиной лице и красными же кулачищами. Говорил Марат Рамазанович мало, между словами сопел, но быстро организовал гостеприимство и пригласил меня отведать «чем бог послал».

Бог в тот вечер, послал семье Сафиных: консоме из дикой птицы и кастрюльку шашлыка из осетрины. Свежайшие лепешки чурека, помидоры и пряные травки лежали грудами. Ради воскресного вечера стол украшала бутылочка водки, а посреди всего изобилия на невзрачной миске с отбитым краешком антрацитно поблескивала горка черной икры с воткнутой столовой ложкой — бери и накладывай. На десерт, разрезанный арбуз.

Мать Стаса — Ольга Николаевна, русская женщина лет сорока, сухая, жилистая, с молодыми ясными глазами, беспокойная, тут же побежала в дом и вернулась со столовым прибором для гостя. Разлили водку, мужчинам по полной рюмке, хозяйке чуть-чуть. Марат Рамазанович сказал лаконичный тост:

— За знакомство!