Корректировка

Слушая, постепенно погрузился в воспоминания. Прошлое – это как другая страна, там все лучше. И чем дальше уходит пережитое, тем чаще вспоминается только хорошее.

Насчет битлов. Сперва прошел слух: о, битлы, то сё! Я поддался этому наваждению не сразу: подумаешь, битлы, высокими (словно им яйца прищемили) противными голосами завывают что-то не по-русски, егозят. Потом поддался, завибрировал в резонанс со сверстниками. Эффект толпы – все слушают, и ты слушаешь – все восторгаются, и ты восторгаешься. Незнание языка позволяло наделять чужие песенки своим смыслом. К тому же нас было много, у нас появилась своя тема, недоступная старшим. Добывали фотки, записи из десятых рук, аккорды, копировали мотивы, сами пытались лабать. Потом уже гораздо позже увидел переводы текстов их песен, поразился насколько они тупые, прости господи.

В начале семидесятых в молодежной среде утвердился хард-рок. Слово «ансамбль» устарело, стали говорить – «группа». На самой вершине музыкального «Олимпа» господствовали англоязычные исполнители. Избранные из богов – истеричные надсадные горлопаны с мощными гитарными баса́ми, и длинными проигрышами «драйв and shout». Завывающие, как нечистая сила. «Роллинги», «Дорз», «Зеппелин» – протест против всего, патлы до пояса, полуголые, гипер-экспрессивные, козлами скачут по сцене, ломают и поджигают гитары, гнут микрофонные стойки.

Следующим пошел альбом «Look at Yourself» группы «Uriah Heep», вроде как он считался у них самым удачным. Дальше «Slade» и «Deep Purple» и на закуску вразнобой попсы, типа, Демиса «кастратоса» Руссоса, жгуче-армянистой Шер и прочих в ту пору востребованных персонажей.

Как и многие мои ровесники, в семидесятые я был заядлым меломаном. Но так, конечно, без фанатизма. У нас имелся магнитофон «Комета-209» – так себе, аппаратик, даже не стерео. Да и записи редко, когда были хорошего качества, обычно многократно перезаписанные копии. Оно и понятно, фирменных пластов было мало, стоили они бешенные деньги, еще и повязать могли за спекуляцию. Что Обнорск, что Новосиб – города не портовые, диски поступали либо, через родителей-учёных которым удавалось вырваться из родной стороны на иностранные симпозиумы, либо через студентов и аспирантов из стран народной демократии.

К концу семидесятых, моя любовь к року угасла, потянуло на попсу. Вот слушаю сейчас и дивлюсь, как же я перся от этого всего?

Первые роллинги и битлы теперь воспринимались допотопно, словно их записали пещерные люди ещё до эпохи исторического материализма. «Юрай хип» показался мне нарочито пафосным. Первые диски «Дип Пепл» – унылый примитив. Все какое-то однообразное, будто копируют друг у друга.

Всё это самодеятельное творчество осталось для меня в том времени. Да, была там пара-тройка хороших песен, которые приятно услышать вновь, но, в общем и целом, основная масса – убожество, полинявшее и выцветшее, как старая тряпка. Слушать такое, словно смотреть фантастику шестидесятых-семидесятых – без слез не взглянешь.

Хотя вру – было исключение. Старый зеппелиновский блюз продолжал трогать струны моей души, не теряя мощи и напряжения. Возможно дальше, и они бы скурвились перейдя на какую-нибудь популярную муру, но Джон Бонэм прервал их путь. Захлебнувшись по пьянке собственной блевотиной, склеил ласты, откинув барабанные палочки.

Так под музычку, вспоминая былое, погружаясь в думы и копаясь в саундтреках, я просидел до вечера, лишь изредка вставая, чтоб соорудить какой-нибудь нехитрой еды и достать из холодильника очередную баночку пива.

Внезапно за окном потемнело, это незаметно подкралась огромная черная туча.

Небо раскололось на две половинки, разрезанное белым росчерком молнии. С опозданием пришел орудийный раскат грома. В темном окне бесновались грозовые разряды. Они были пугающими и стремительными. Казалось, что каждая непременно целит ко мне комнату. Еще раз город озарил мертвенный электрический свет, а за ним ворвался ветер. С прохудившегося неба рухнула огромная масса воды. Зазвенели стекла, затрещали деревья. В Обнорск пришла настоящая гроза.

Я встал, и захлопнул окно. Потом пододвинул кресло и сел глядя на улицу. Дождь рушился на подоконник, гремя жестяным козырьком.

Дома, деревья, машины то скрывались под пеленой воды, то вновь возникали в огненных вспышках небесного света. Гроза, стена дождя были истинны и прекрасны. Ей-богу, стоило жить ради того, чтобы видеть это. Долбанный астероид всего нас лишил. Нет – это обязательно надо предотвратить.

Я обернулся. Сквозь щель под дверью пробивалась светлая полоска, пора собираться в путь.

1972 год

В городе поселилась жара. Она была особенно ощутима в центре. Раскаленный воздух, пропахший бензиновой гарью, неподвижно висел над крышами домов.