Корректировка

– Иду как-то вечерком поддатый, – рассказывал Генка, дожевывая салат, – тут какой-то хмырь навстречу чешет, весь синий от партаков, дай говорит, прикурить. Я смотрю, а это Дрозд откинулся. Гляжу на него, шибзд шибздом. Идолище поганое. И эту гниду мы боялись? Дать тебе, прикурить? – Генка зло хехекнул, и изобразил. – Ну, на, лови! Все кулаки об клыки его железные разбил.

Подоспела официантка с солеными груздями, заливным из осетрины и мясным ассорти. Склонилась над столиком.

– Светочка, а вы замужем? – поинтересовался я, заглядывая в декольте.

– А почему вам это интересно?

– При вашей ангельской внешности разве найдется мужчина, которому это будет неинтересно, особенно если он умен и чертовски привлекателен?

Она снисходительно улыбнулась.

– Особенно, если он чертовски скромен! – и добавила ехидным тоном, – Не светит вам от Светы, молодой человек, я замужем.

– Очень жаль! – вполне искренне сказал я. – Светочка, вы только что разбили мне сердце!

Светлана хмыкнула и убежала, а мы выпили и набили рты груздями и заливным.

Ресторан наполнился под завязку. Сдвинув столики, веселилось несколько больших компаний. Над ними в несколько слоев плавали облака табачного дыма. Здравницы сливались в протяжный гул и безостановочно звенели бокалы. Распутная жизнь лучших советских людей била ключом.

Явились музыканты и начали пробовать свои инструменты.

К тому моменту, как Света принесла горячее, мы уже прикончили полкило. Я было хотел добавки, но Генка взвыл, что душа его больше не принимает этот клоповник и потребовал вина. Я внял просьбам друга, и заказал семьсот пятьдесят «крымского» портвейна. Мы ведь в те годы действительно крепким не баловались, все больше на сладенькое налегали – портвешки, плодово-выгодные и прочую вермуть. Правда на последних курсах универа, я облагородился и стал употреблять всякие рислинги да каберне, в народе небрежно называемые «сухарем» и «кисляком».

Беседуя с Генкой, понял, что рассказывать мне особо нечего. Ну, учусь, езжу в стройотряды, влюбляюсь в сокурсниц, претендую на красный дипломом. Все это было мелким и ничтожным по сравнению с Генкиными рассказами о флотской жизни.

Служил мой приятель в «рулях», так называлась штурманская боевая часть или БЧ-1, по специальности штурманский электрик. Оказывается, все боевые части имели смешные, непонятные сухопутному уху названия: «маслы» – электро-механическая; «рогатые» – ракетно-артиллеристская; «румыны» – минно-торпедная и так далее.

«Раз решили мы бухнуть от скуки, – рассказывал он, – дело зимой было, а зима там жуткое дело, сплошная ночь – к обеду солнце выползет на полшишки и опять за горизонт. Скинулись, ну и пошли два наших моремана в самоволку. У штурмано́в, в отличие от других БЧ, есть такая привилегия: скажешь вахтенному на трапе, мол, на флагман надо за картами, или за метеопрогнозом, или еще какой хренью и тебя без разговоров пропускают на берег, а дальше через гору и в город. Правда в Североморске с этим делом строго, не дай бог на глаза патрулю попадешь, проблем не оберешься.

Короче, страшно, но жажда сильнее страха. Дошли они до магазина, уговорили какого-то сердобольного мужика взять вина, (матросам там спиртное ни хера не отпускают) тот и купил им семь огнетушителей. Они их в сумку и скачками до корабля, и уже на горе сообразили: а заносить-то как бухло? На трапе стопудово сумку обшмонают, и вместо праздника на губу угодишь. Спрятали они бутылки в снег и на корабль, совет держать. Недолго думая, взяли мы два рулона карт. Один большой, другой маленький. Внутрь большого вставили пятилитровую банку, а внутри маленького просто оставили пустоту. Сошли вдвоем с корабля, нашли бутылки и слили винище в банку, а последнюю бутылку сунули в маленький рулон. Так и пошли – впереди я с большим рулоном, сзади Мелкий с маленьким. А винище-то в снегу охладилось чуть ли не до минусовой температуры, а я, когда собирался варежки забыл, а у банки крышки не было. Иду, банку за донышко поддерживаю, чтоб не выпала, а вино, сука, плещется и на руки проливается. Пока до корабля дошли, пальцы окоченели до полной бесчувственности. Надо по трапу подниматься, а он скользкий и обе руки заняты за леера не придержаться. Сейчас, думаю, или выроню или наебнусь и что-то будет. Но дошел как-то. Зато вахтенный в нашу сторону даже не глянул».

Таких историй у Генки имелся непочатый край. Из них складывался образ величайшего распиздяя всех времен и народов.

Жемчужиной коллекции, была легенда о том, как он ездил в город Баку поступать в военно-морское училище.

«В Союзе штурманские факультеты есть только в двух училищах, – рассказывал Генка, – Ленинградском имени Фрунзе и Каспийском имени Кирова. Ленинградское наш старлей заканчивал и от него мы знали, что порядки там строгие – уставщина и муштра. Терпеть это еще пять лет мне совсем не улыбалось, и я выбрал Бакинское училище. У нас стажировались два его выпускника – полные раздолбаи, толстые и веселые – юг есть юг».

Наступило лето и ему оформили документы на поступление.