Коррант

— Давай, не копайся, — поторопила его женщина, собиравшая миски и кружки. — Тебе вона скоко всего исделать надоть.

Гаор доел кашу, вытряхнул в рот последние капли молока и встал из-за стола.

— Спасибо, мать.

Женщина улыбнулась ему.

— Красава я, можешь и так звать. Ты к Джадду сейчас прямо иди, а то хуже нет, как работать, да порки ждать.

«Это точно», — мрачно подумал Гаор, накручивая портянки и влезая в сапоги. В гараже босиком не походишь. А остальные, как он заметил, выходили во двор, не обуваясь.

Солнце только-только поднялось, и двор перечёркивали длинные тени. Незнакомые, непривычные запахи и звуки. Мычание коров, разгуливающие прямо по двору куры, тут же вчерашняя собака лежит на солнце и что-то как выкусывает у себя возле хвоста. Может, всё это и интересно, но в раскрытых дверях одного из сарайчиков стоит и с насмешливой неприязнью смотрит на него айгрин. Стараясь держаться как можно спокойнее, Гаор пошел к нему. Айгрин, одетый как все рабы: босиком, в мешковато спускающихся на ступни штанах и просторной рубашке навыпуск с закатанными выше локтей рукавами, неприятно улыбаясь, ждал его, скрестив на груди мускулистые руки.

Подойдя почти вплотную, Гаор твёрдо посмотрел ему в глаза. Так близко ему айгринов не приходилось видеть. Немногие встречи лицом к лицу на фронте в рукопашном были слишком коротки, пленных он видел издалека, а мёртвые… мертвые все одинаковы, только по остаткам формы и различишь.

Айгрин кивнул и ребром ладони ударил себя по поясу.

— Ты раздеться.

Гаор медленно расстегнул рубашку и сбросил её на землю прямо у ног, стянул через голову майку, оставшись полуголым. Джадд снова кивнул и посторонился, пропуская его в сарай.

Острый запах кожи, обувного клея, ещё чего-то, верстак, полочки на стенах, у дальней стены как занавеска, какие-то ремни, инструменты…

— Это сюда.

Айгрин указал ему на странное сооружение у стены. Широкая и почти в два шага длиной доска с полукруглым вырезом на верхнем конце и прикреплёнными к ней ремнями.

Когда, подчиняясь кратким и вполне понятным командам айгрина, Гаор вытащил её наружу и закрепил на наклонной подставке, ему стало понятно, что это. Это была знаменитая, памятная ему по рисунку в учебнике истории «кобыла» — станок для наказаний.

— Ты лежать.

Стиснув зубы, Гаор выполнил приказ. Мало того, что изобьют, так ещё во дворе, у всех на глазах… сволочь, палач, все айгрины — сволочи, были и останутся такими.

Джадд затянул ременные петли на его запястьях, плотно прижав его грудь к гладкой отполированной телами доске. Щиколотки пристёгивать не стал. «Ну да, там же сапоги, — сообразил Гаор — через них ноги плотно не зажмёшь». Но тут Джадд ловко, не расстёгивая, сдёрнул с него вниз брюки и трусы, спутав ими колени.

— Ты дёргаться нет, — сказал айгрин и ушёл в сарайчик, оставив Гаора во дворе.

Вырез для головы позволял дышать, но не смотреть по сторонам, и Гаор обречённо ждал продолжения. Тридцать «горячих». Не смертельно, но это как бить будут. Хозяин велел кожу не рвать, но тогда спецура тоже его избил, чтоб кожа была целой, а матерям пришлось к нему Мать-Воду звать большим моленьем, а здесь что будет?

Айгрина не было долго, или это только ему показалось так. Но вернувшись, айгрин зашёл спереди и показал ему… Огонь Великий, не дубинка, плеть! Это не просто боль, это — позор! Огонь Справедливый, за что?!

— Ты воевать, — сказал айгрин, разминая плеть ладонями, — ты победить. Ты раб. Хозяин велеть. Тридцать ударов. Кожу не рвать. Я бить. Ты кричать.

И отошёл. «Врёшь, — прикусил губу Гаор, — врёшь, не закричу, нет, я вас, сволочей, стрелял, как хотел, нет, не закричу».

Свист разрезаемого плетью воздуха, и как огненная узкая струя хлестнула его по спине. Первый, — сказал про себя Гаор. Но он быстро сбился со счёта, настолько непривычно острой была боль. Он старался молчать, искусав в кровь губы, но на, кажется, десятом ударе застонал.

— Правильно, — сказал над ним айгрин. — Ты кричать.

Спина и ягодицы горят, как обожжённые, и снова и снова огненная полоса ложится на его тело. Хриплые стоны на выдохе при каждом ударе. И мучительное ожидание следующего удара. Он уже плохо сознаёт, где он и что с ним, но желанного беспамятства, в котором не чувствуешь боли, всё нет. И ни о чём он думать сейчас не может, кроме одного: конец, когда конец?

Порка на «кобыле» — не частое зрелище, и сновавшие по своим делам люди останавливались поглядеть и тут же уходили. Близко подойти никто не рисковал: что Джадд на порке стервенеет и может, как невзначай, стегнуть по зрителям, все знали. Даже Полкан ушёл в свою конуру.

После тридцатого удара Джадд опустил плеть, змеёй расстелив её по земле, и перевёл дыхание, рассматривая распластанное на «кобыле» тело, конвульсивно вздрагивающее в ожидании следующего удара. Кожа на спине и ягодицах покраснела и вздулась полосами, но нигде не была прорвана. Даже на старых шрамах и рубцах от осколочных ранений и ожогов. Смуглое, мокрое от пота лицо айгрина ничего выражало. Повернувшись, он ушёл в свой сарайчик и вскоре вышел оттуда без плети и с ведром воды.