Коровы

— Хотелось бы услышать, Пастух, звучание этого высшего на истинном языке, на том языке, который нам придется освоить.

— Что же, дождемся Иды и попросим ее об этом, — сказал Пастух и глубоко затянулся козой.

— Слушая вас, — неожиданно вставила Джумагуль и чихнула от дыма козы, — я перестаю что-либо понимать, но отношу это не к коровьему тугодумию, как моя подруга Елена, а к тьме собственного незнания… В потустороннем мире я прочитала столько замечательных, умных книг, что, кажется, заполнила всю свою голову великим множеством смыслов, но вижу теперь, что, впитывая все это, я и не думала о проекционных созвучиях, лишь приблизительно намекающих на эти самые смыслы, и доверяла им полностью… Теперь же, из-за этого слепого доверия, в голове моей, наверное, собрались одни лишь мало что значащие звучания…

— Ты правильно рассуждаешь, Джума, — ответил Пастух, — и это похвально! Проекционный язык может лишь обозначить границы или пределы, в которых заключается реально существенное, невидимо проскальзывающее между словами, не выражающими ничего из этого существующего существенного. Язык в потустороннем мире идет впереди и, благодаря несовершенству его, приводит любую желающую мыслить проекцию к обыкновенному словоблудию. Последнее создает возможность бесконечной относительности понятий, бесконечность вариантов понимания любого предмета, и это окончательно запутывает мертворожденное мышление в понимании порядка вещей. Не зря же проекции в своих тщетных попытках этого понимания и выражения его прибегли к письменности, к знакам и формулам и даже изображениям, пытаясь заменить всем этим правильное мычание, которое единственно способно отобразить реальные смыслы неразделенного нечто. Но я замечаю, Джума, что проекционное зрение, которое в вас пока еще велико, начинает уже отступать, и чувствую ваше желание быстрее постигнуть законы Божественной плоскости и обрести полноценное коровье видение. Ну а книжная образованность — для коровы бессмысленная, знание выдуманных, иллюзорных миров, не имеющих отношения к реальности, постепенно уйдет. Так что к кругу второму, с прохождением столбов, нормальное восприятие уложится стройными кирпичами в твоей голове, образовав свод абсолютного понимания, которое ты научишься ко всему правильно выражать мычанием, и на круге втором даже сможешь давать советы неопытным телкам — думаю, что ты склонна к поучительству.

— Я, Пастух, доверяя созвучиям, не оставила пустого места в своей голове и чувствую, что одно с трудом вытесняет другое, но я постараюсь вырваться из этой запутанности, хотя все же жаль, что нас ожидает только кирпичный, ограниченный свод реального понимания, похожий на тот тандыр, в котором мы с проекционными сестрами обычно пекли лепешки, и что свод этот будет постоянно тяготеть над моей головой, как если бы я сама была бы лепешкой и забралась в этот тандыр… Книги хоть и давали нереальные, иллюзорные ощущения знания существенного, но все же сподвигали мечтать о сияющих звездах каких-нибудь новых, бесконечных познаний в том выдуманном, бессмысленном мире, где мы с Еленой находились в виде проекций или теней.

— Давай-ка, Джума, — ответил Пастух, — ты сначала пройдешь первый круг понимания и станешь полноценной, молочной коровой, а потом уже, на высших кругах, используя компас в своей голове и правильное ощущение себя, решишь, стоит ли тебе оставаться лепешкой внутри этого свода реального восприятия или имеет смысл устремиться к каким-нибудь новым познаниям. Но должен сказать, насущное в Божественной плоскости неисчерпаемо, и даже коровы, которым бесконечно много кругов, иной раз теряются, сталкиваясь с неизвестным движением.

— Как это понимать, Пастух? — спросила уже Елена.

Но Пастух не ответил, поскольку тут подошла с водопоя степенная Ида, вернувшаяся одна — все телки решили присоединиться к Марии-Елизавете и подразнить коз и баранов, — и вопросительно уставилась на лежащего и курящего Пастуха, который, выпустив очередную порцию дыма, сказал:

— Ида, промычи для наглядности для Джумы и Елены понятие Божественное…

Ида подвигала челюстями, как будто пережевывая пучок отрыгнутой травы, покачала рогами, подняла голову к своду и издала неожиданно трубный, громкий, длинный, мычащий звук, который гулом разнесся по окружающему пространству и многократно вернулся далеким и близким эхом.

13. Эфир и плоть

Звук этот был такой неожиданной величественности и силы, что Джума и Елена в испуге вскочили на ноги и, пошатываясь, потрясли головами так, как будто оглохли. Те же телки, которые в отдалении дразнили коз и баранов, замерли и прижали уши. Козы же и бараны рванули в разные стороны, как будто хотели скрыться от чего-то опасного, погнавшегося за ними. Сама же Ида невозмутимо сделала пару больших шлепков, пустила струю и после этого действия прилегла на траву, довольно сопя.

— А откуда, Пастух, — удивленно спросила Джума, — в этой пустынной местности взялось такое раскатное эхо, которое должно возникать только тогда, когда звук от чего-то отталкивается, например от леса или от гор?