Короля играет свита

Папским нунцием в Петербурге в то время был брат Литты, Лоренцо, а то, что наследник русского престола самозабвенно увлечен игрой в рыцарей, открывало перед госпитальерами перспективы поистине баснословные.

В этом братстве, как и во многих других тайных обществах, огромное значение придавалось внешним обрядам, и детская душа Павла тянулась к их эффектности и внешнему блеску так же сильно, как тянулась она к парадам, артикулам и воинской муштре.

Поэтому в тот жаркий июньский день, когда Екатерина радостно убедилась, что нелюбимый сын снова заигрался в свои гатчинские игрушки, он был занят отнюдь не ими.

В Гатчине чествовали святого Иоанна Крестителя — покровителя Мальтийского ордена — и принимали в ряды госпитальеров капитан — поручика русской армии Петра Талызина.

Апрель 1801 года.

— Дядюшка, говорите? — повторил Бесиков с таким ехидным поджатием губ, что Алексею мгновенно сделалось ясно: ни единому его слову смуглявый дознаватель не верит, поэтому нечего и пытаться что-то говорить.

Однако бедняга все еще не оставил надежды развеять витавшее над ним ужасно подозрение:

— Дядюшка! Троюродный! Пётр Александрович был кузеном тетушки Марьи Пантелеевны Талызиной, а также матушки моей, покойной Анны Пантелеевны Улановой, в девичестве Талызиной тож.

—Давно ли вы виделись с генералом?

— Никогда! — истово замотал головой Алексей. — Не имел чести такой.

Письмо его, о запрошлый год пришедшее, в коем он приглашал меня в Санкт — Петербург, обещал оказать при надобности протекцию и даже представить ко двору, — это письмо, да, я читал.

— В позапрошлом году звал в гости? А что ж вы столь долго собирались принять приглашение?

— Тетушка не пускала. В ту пору мне едва семнадцать сравнялось, вот она и говорила, не дорос, мол, я еще до столичного житья. Тут-де, в столице, вертеп разврата на каждом углу, всяк норовит ближнего своего облапошить да под монастырь подвести, ну так я первым среди них и буду, — признался Алексей с тем простодушием, которое всегда было его первейшим качеством.

— Тетушка ваша, вижу, мудрая дама, — хмыкнул развалившийся на стуле Варламов, поднося ко рту трубочку.

Могучий Дзюганов тотчас подал ему огоньку и Алексей быстро уставился на Бесикова. Не, потому что тот казался ему столь уж симпатичным, скорее наоборот! Он предпочитал смотреть на Бесикова, поскольку багровая рожа Дзюганова с ее непропорционально большим лбом, крохотными, глубоко упрятанными глазками и бородавкою на щеке внушала истинный страх.

— Да уж, — кивнул Бесиков приятелю и вновь вонзил в Алексея свои буравчатые глазки.

— Отчего ж нынче намерения многоуважаемой Марьи Пантелеевны столь разительно переменились, что она решилась —таки отпустить вас в здешние вертепы?

— Так ведь я наследство получил — сообщил Алексей со всей возможной искренностью

— Наследство? Какое же это наследство?

— После батюшкиной кончины я сделался обладателем Васильков с прилегающими землями, а также трехсот душ народу.

— Не бог весть что, но у иных и этого не имеется, — одобрительно кивнул Варламов, но Бесиков нахмурился:

— Не постигаю связи…

— Ну как же? — заторопился объяснить Алексей.

— Покуда был живой батюшка, всем у нас в доме и в деревне заправляла тетушка. Батюшка был человек тихий, болезненный, ну, тетушке и пришлось волей-неволей взвалить на себя все хлопоты.

Она меня и дорастила, образование мне дала, потому что сама некоторое время вместе с моей матушкой обучалась у лучших учителей нижегородских, и языки до сих пор знает изрядно, и на музыках играет, на клавикордах и мандолине.

Дедушка мой, покуда состояние не спустил, был богач, на дочерей ничего не жалел. Они когда-то первыми невестами в Нижнем слыли. Потом-то, когда дедушка проигрался в дым-прах, еле смог пристроить маменьку за Васильковского помещика Уланова, вдовца, бывшего ее на двадцать годков старше.

Ну, а Марье Пантелеевне так и не сыскалось партии: не идти же, в самом деле, столбовой дворянке за купчика какого-нибудь! Матушка померла, рожая меня, так что тетушке пришлось…

— …волей-неволей взвалить на себя все хлопоты, — докончил за него фразу Бесиков со своей злоехидной усмешкою;

— Экая жалостная история! — покачал головою Варламов. — А подай-ка ты мне, брат Дзюганов, еще огоньку, что-то гаснет трубочка, не быть ли дождю?

— Извольте продолжать! — нетерпеливо махнул рукою Бесиков, и Алексей зачастил, словно отвечал урок:

— Марья Пантелеевна мне родная тетушка и вырастила меня, однако же не сказать, чтобы я всем доволен был, как хозяйство поставлено и дом ведется.

Вот и известил ее, когда батюшка отдал богу душу: отныне сам-де буду во все дела вникать, как положено законному владельцу имения.

В полевые работы, в разведение скота, в уплату податей. А на ней останется дом и все огородные дела. Ах так, ответствовала тетушка, ну, в таком разе прощай, племянник Алешенька, завтра же я отъеду от тебя прочь.

Давно мечтала упокоить старость свою в монастыре, вот и поеду в Дивеево, там, сказывают, объявился святой старец Серафим, при нем община сестер, у них и стану искать себе пристанища.