Короли Молдаванки

– Сема, где вы пошли? Я за шо спрашиваю? Сема, шо вы вцепились в эту рибу, как монах в первую брачную ночь? Обжирон не повод выставляться! Бедная риба удавилась от ужаса, увидев ваши гнилые зубы!

– Ой, Изя, не хипишите, не то подавитесь! Я таки не заговариваю за ваш склероз! Я бы мог посказать такое… Но эти слова просто не можут выйти из мой рот!

– Сема, ты имеешь миня за полного адиёта? Ви же халамидник, где вы взяли за такую шикарную риба?

– За Привоз цену унизили! Но ты не добежишь, бо ноги отвалятся, як холоймес на шухере!..

Коренные местные жители – потомки населения Молдаванки с самого ее возникновения – не спешили устраиваться на заводы и фабрики, предпочитая зарабатывать на жизнь совершенно другим. И несмотря на то что ремесло их было довольно опасным и очень рискованным, в то же время оно считалось почетным и вполне достойно воспринималось обществом.

А потому Молдаванка стала центром всевозможных мошенников, аферистов и воров, стремящихся заработать себе на жизнь с наибольшей выгодой и меньшими затратами, которые считали, что виселица и тюрьма это что-то вроде издержек опасного производства.

Очень скоро на Молдаванке выросло поколение молодых людей, считавших воровство, грабежи и разбой почетным ремеслом, вполне достойным права на существование. С пеленок навсегда отвергнув от себя страх перед наказанием и тюрьмой, в узких лабиринтах Молдаванки выросло отчаянное поколение головорезов. И даже матери не считали зазорным, если их сын делал, так сказать, карьеру в криминальном мире и благословляли сына-налетчика перед походом в налет или на разбой. В этом существовала суровая социальная справедливость.

Самые сообразительные и храбрые сколачивали банды, которые в центре города занимались налетами и нападали на зазевавшихся состоятельных прохожих, а также проворачивали всевозможные мошенничества и аферы. Единственной бедой была полная разобщенность таких банд. На каждой улице существовала своя банда, а в банде – свой собственный король. И все эти новоявленные короли Молдаванки без устали воевали между собой.

Но если у мужчин был хоть и небольшой, но выбор, то для женщин существовал только единственный путь. И по этому пути шли и городские, и приезжие жительницы сельской местности молодого возраста, до того момента, пока их жизнь не перечеркивал нож случайного бандита или не косила их неизлечимая болезнь.

Этот страшный путь, внешне выглядящий привлекательным и ярким в беспроглядной окружающей тьме, манил всех жительниц Молдаванки, едва они выходили из пеленок. И, как бабочки на огонь, они летели на яркий луч этого пути, даже не замечая того момента, когда привлекательный лучик превращался в адский огонь, заставляя сгорать в нем заживо, умирать в совсем молодом возрасте. Редкие же исключения – перешагнувшие 30-летний рубеж женщины были изуродованы хуже, чем ножами на фабрике. Превратившись в опустившихся, вечно пьяных старух, они занимались скупкой краденого, работали прислугой или доживали свой короткий век в какой-нибудь страшной дыре, к сожалению, так и не став предостережением для остальных.

Конвейер же ночных огней большого города работал с такой скоростью, что вышедших из строя из-за болезни или смерти тут же заменяли сотни новых, вливая в эти адские жернова свежую, еще молодую кровь.

Очень скоро Таня в попытках найти работу столкнулась с неизбежностью пойти по этому пути.

Первое, что пришло ей на ум, были швейные мастерские, в изобилии разбросанные по всему городу и на самой Молдаванке. Соседки в новом дворе просветили Таню, что такое количество мастерских обусловлено тем, что все они принимают краденую одежду у воров, перешивают, а затем отдают в хорошее ателье в центре, чтобы продать подороже. Таню совершенно не смутил этот факт – она уже поняла, что здесь каждый выкручивается, как может. И часто криминальный путь не самый плохой для того, чтобы выжить.

Решив не приближаться к дорогим мастерским центра (все равно ее туда бы не взяли, так как шила она не очень), Таня начала с ближайших от дома – на Запорожской и Сербской. Но в первых же трех мастерских ее сразу отправили к мадам Ривке на Госпитальную. Происходило одинаково странно: на пороге появлялась хозяйка, окидывала Таню с головы до ног недобрым, пронзительным взглядом и, ничуть не интересуясь ее умением шить, отправляла к Ривке на Госпитальную.

В конце концов Таня оказалась там, где лично встретилась с мадам Ривкой – щуплой, изворотливой особой лет пятидесяти с неестественно рыжими волосами. Раскудахтавшись как настоящая наседка (и опять же не спросив про умение Тани шить), мадам Ривка усадила ее в гостиной и предложила лимонад. От лимонада Таня отказалась. Мадам Ривка велела прийти часам к 10 утра да одеться понаряднее. Зачем – Таня не поняла.

Но ровно в 10, надев свою лучшую блузку с желтыми французскими кружевами, Таня уже сидела в гостиной мадам Ривки, где та заметила, что в своей блузке Таня похожа на гимназистку и что ей следует одеваться поярче, например, в красное. О шитье опять-таки не было сказано ни слова.