Королевы бандитов

Одобрение было выражено властно и бесповоротно, так что остальные даже не пикнули в знак протеста. Социальный вес Салони не уступал весу физическому. Ее свекор возглавлял панчаят – деревенский совет. Пять лет назад, когда правительство потребовало соблюдать квоты и одно из пяти мест в совете предоставить женщине, выбор очевидным образом пал на Салони. И еженедельные встречи их отдельно взятой группы перед общим собранием всех деревенских заемщиц тоже проходили обычно у нее, но на этой неделе женщины решили прийти в пустой дом Гиты, не потрудившись объяснить ей причину.

Близняшки поглядывали на Гиту с опаской, словно видели перед собой грозную богиню Кали, у которой вместо метлы в руках острый серп. Гита догадывалась, что в тот момент они думали о Рамеше, о том, что она могла с ним сделать. И ощущение причастности к коллективу вдруг куда-то испарилось – теперь женщины избегали смотреть ей в лицо и старались не коснуться ее руки, когда отдавали деньги на пути к выходу. Одна только Салони удостоила ее взглядом, и хотя Гита отчетливо увидела в ее глазах привычную насмешку, это все-таки было какое-никакое признание, какой-никакой ответ – пусть и не слишком вежливый, но положительный – на вопрос о присутствии Гиты в этом мире, в этой деревне и в этом сообществе.

Когда все трое покинули ее дом, Гита захлопнула за ними дверь.

– Не стоит благодарности, – пробормотала она себе под нос, обращаясь неведомо к кому в ответ на неизреченное «спасибо».

* * *

Фарах явилась к ней тем же вечером, подавленная и робеющая, с восковой тыквой в качестве подношения. Левый глаз у нее был багровым и заплывшим – тоненький пестик на фоне пурпурного цветка, – нижняя губа разбита. Гита мысленно приказала себе не таращиться на фингал, когда Фарах протянула ей продолговатый зеленый овощ.

– Это еще зачем?

Фарах покачивала тыквой в воздухе, пока Гита ее не взяла.

– Все же знают – нельзя в чужой дом стучаться с пустыми руками. Ко мне заходила Салонибен. Сказала, ты покрыла мой долг. Спасибо тебе. Еще она сказала, что я должна обсудить с тобой процентную ставку, потому что…

– Салони – та еще сука! – отрезала Гита, и Фарах невольно моргнула от крепкого словца. – У меня только один вопрос, – продолжила Гита, прислонившись плечом к дверному косяку и уперев длинную тыкву одним концом в ладонь, как дубинку. Приглашать визитершу в дом она, судя по всему, не собиралась.

Фарах нервно переступила с ноги на ногу:

– Я расплачу́сь с тобой, как только…

– Навратри[3] закончились, а значит, как я могу догадаться, у тебя недавно было много заказов на новые платья, – перебила Гита.

Фарах кивнула.

– Мне кажется, мы обе знаем, кто так разукрасил твое лицо.

– Этого я от тебя не слышала, Гитабен! – Фарах обхватила себя за локти и попятилась.

– Что ты будешь делать, если муж опять отберет у тебя деньги? – задала обещанный вопрос Гита.

Фарах закрыла глаза:

– Не знаю.

– На что он потратил твой заработок?

– Отнес Карембхаю.

Гита знала Карема, так же, как и ее муж, Рамеш. Карем продавал в своем магазинчике бижутерию, оставшуюся после смерти жены и на редкость безобразную. Прибыли этот бизнес не приносил, зато подпольная торговля алкоголем[4] позволяла ему прокормить целую ораву детей.

– Если другие женщины расскажут про твою беду своим мужьям, возможно, те сумеют как-то повлиять на твоего.

– Нет! – Широкие брови Фарах взметнулись вверх, а здоровый глаз округлился от ужаса так, что теперь заплывший казался еще меньше.

Зрелище было такое неприятное, что Гита предпочла смотреть куда-то в область ее ключиц.

– Нет, пожалуйста, не надо, не рассказывай никому! – взмолилась Фарах. – Самир будет в бешенстве. И потом, вряд ли тебе удастся договориться с другими женщинами – меня здесь не любят.

Это стало для Гиты новостью – она считала себя единственным аутсайдером в группе заемщиц и удивилась словам Фарах.

– Тогда, может, спрячешь свои деньги где-нибудь подальше от дома и солжешь мужу? – вздохнула Гита.

– Я уже подумала об этом на прошлой неделе, когда муж отобрал у меня первую часть заработка. – Фарах сглотнула, и Гита невольно проследила, как у нее на шее дернулся под кожей хрящик. Фарах указала на свою разбитую губу: – Но он нашел, где я спрятала новую выручку. – Она шагнула вперед. – Можно мне войти?

– Зачем? – спросила Гита, машинально отступив в сторону, чтобы ее пропустить.

Фарах наклонилась снять сандалии, и тонкая ткань блузки-чоли натянулась на острых лопатках, будто под ней шевельнулись нарождавшиеся крылышки.

Гита не предложила ей присесть, не подала стакан воды. Гостей по традиции следовало принимать как богов, но Фарах не была гостьей, да к тому же Гита хоть и посещала храм трижды в год, не была такой набожной, как ее мать.