Королевы бандитов

Восстановить точную хронологию всех этих предприятий – в каком году что происходило и в каком возрасте – Гита уже не могла, поскольку в ту пору время их не волновало. Зато она четко помнила, что им было около девятнадцати лет, когда отец с матерью сообщили ей о предстоявшем визите молодого человека с его родителями – на смотрины. «Меня выдают замуж», – сказала она Салони, и ее затошнило от радостного возбуждения, смешанного с непонятно откуда взявшимся ужасом. Если бы жених оказался уродом или тридцатитрехлетним стариком, Гита смогла бы легко отказаться от помолвки – она в этом не сомневалась, потому что знала своих добрых, потакавших ей во всем родителей. Она была их единственным ребенком, и они дали ей все, что было в их силах, в том числе образование.

При виде Рамеша, переступившего порог родительского дома (с правой ноги, и никак иначе, потому что, как вскоре выяснилось, он был ужасно суеверен), Гита испытала удивление. Нельзя сказать, что оно было приятным или неприятным. Просто удивление. Гита уже замечала этого парня в деревне – он ремонтировал стулья, кресла и другие сломанные предметы мебели. А теперь вот очутился здесь, в их гостиной, взял печенье с поданного ею подноса и попытался заглянуть ей в глаза, стремясь ее подбодрить или успокоить. Но нужно было блюсти санскары – «обряды и добродетели», – ведь на нее смотрели родители жениха, поэтому она отвернулась. Отец и мать Рамеша не спускали с нее взгляда, пока она разливала чай, а через полчаса ей предстояло снова оказаться под прицелом этих глаз, когда они будут оценивать, насколько правильно она приготовила пападам.

Помолвка родителей Гиты состоялась именно потому, что ее будущей матери удалось не сжечь пападам дотла. Будущие дедушка и бабушка Гиты по отцовской линии услышали о девице подходящей касты и цвета кожи и явились в ее дом проверить этот навык потенциальной невесты. Пришли, расселись, давай попивать чай с печеньем, как водится, но главное в любой помолвке – это, конечно же, перформанс под названием «Приготовление пападама».

Пока будущий отец Гиты сидел перед тарелкой с горкой печенья и в поясницу ему противно упирался диванный валик, ее будущая мать была на кухне, и хлопотала она вовсе не над чаем с молоком и специями, который уже приготовила заранее, и не над печеньем, которое придирчиво выбрала раньше, утром. Родители отца Гиты стояли и смотрели, как потенциальная невеста, взгромоздившись на два кирпича, подбрасывает и вращает на руках круглый плоский диск из теста над чулхой – земляной печью, – готовая пожертвовать собственными пальцами ради пападама. Наконец лепешка пошла волнами по краям и пожелтела, как брошенное в огонь любовное письмо. Когда родители жениха убедились, что она не сожгла ни единого кусочка, ни зернышка, ни крошечки, все было решено. Они переглянулись над ее склоненной головой в молчаливом согласии о том, что девушка достаточно терпелива, чтобы стать их невесткой.

Десятилетия спустя пришел черед Гиты. Она подхватила на ладони сырой пападам и шагнула к жаровне-сигри. Рамеш заглянул на кухню взять еще печенья, потому что его родители уже расправились с целой коробкой, и застал там Гиту – с длинной толстой косой, тяжелой, как колокольный канат, и в лучшем материнском сари. Голая поясница, не прикрытая тканью, манила, как тайна. Гита конечно же почувствовала его взгляд, и хотя он не разбудил в ней пылкой страсти, все же заставил занервничать, в результате чего она сожгла пападам. А когда собиралась выбросить подгоревшую лепешку, Рамеш в один миг оказался рядом с ней, забрал у нее угольки, взял со стола еще один диск сырого теста и принялся поджаривать его на огне, пока родители допивали чай в соседней комнате.

Он действовал умело и методично – Гита тоже так могла бы, если бы не растерялась из-за него. Теперь, когда взгляд Рамеша сосредоточился на лепешке и они были одни, появилась возможность получше рассмотреть жениха и решить, внушает его лицо симпатию или отвращение, а может, что еще хуже, оно не вызывает никаких чувств. Рамеш вертел на пальцах диск из теста, который извивался, изгибался по краям, но и не думал подгорать. Наконец он уложил готовый пападам на блюдо, погасил огонь в жаровне и вышел из кухни.

Пападам удался, и помолвка Гиты состоялась.

Доброта Рамеша ее взволновала. Но еще больше растревожило другое, ибо в тот день на кухне произошло нечто еще, не только приготовление пападама. До того момента Гита не осознавала, что в ней, как и в любой женщине, живет универсальное непреодолимое желание чувствовать себя единственной, уникальной, самой-самой. Рамеш смотрел на ее волосы, на толстую косу, аккуратной дорожкой спускавшуюся вниз к запретной полоске голой кожи на пояснице, и каким-то образом она точно знала, принимая это знание с упрямой, неколебимой покорностью, заставляющей современных дам тайком вздыхать над бульварными романами, знала, что он ее хочет.