Королевы бандитов

Он неверно понял смысл ее теста-западни, но Гита все равно возликовала. – Погоди, а как ты ее увидел? – спохватилась она. – Ты же…

Рамеш постучал пальцем по носу, и Гита разочарованно выдохнула:

– Ох…

– Так зачем ты это сделала?

– Не знаю, что я пыталась доказать… Возможно, что ты не изменился.

– Я сказал, что больше не пью, но это не значит, что я не испытываю тяги к спиртному. Дурные привычки неистребимы. Я стараюсь держаться подальше от искушений, поскольку знаю свою слабость. Поэтому ты поступила… – Рамеш покачал головой, – жестоко.

– Ты прав.

– Понимаю, ты злишься на меня. И злость не пройдет только от того, что я изменился. Я столько лет причинял тебе боль… – Глаза с расфокусированным взглядом наполнились слезами. – Иногда я даже рад, что ослеп, потому что все равно не смог бы взглянуть тебе в лицо. Я трус, да?

– Нет, что ты…

– Я пришел сюда возместить ущерб. Но ты, кажется, не готова.

И правда, хорошо ли она с ним поступила?.. Гиту охватило смятение, от стыда засосало под ложечкой. Она не хотела жить с этим человеком, но нельзя же так обходиться с ним, нельзя снова превращать его в монстра, которым он был.

– Я… я выброшу бутылку. Я поступила неправильно.

– Спасибо, но это уже не обязательно. Завтра я ухожу.

Его слова прозвучали печально, безо всяких претензий к ней, скорее с самоосуждением – и это было настолько удивительно, что Гита, вместо того чтобы вздохнуть наконец с облегчением, радуясь обретенной свободе, словно со стороны услышала собственный вопрос:

– Почему?

– Гита, я не могу рисковать своей трезвостью, находясь рядом с тем, кто хочет, чтобы я сорвался.

– Я не…

Он вскинул руку:

– Я слепой, Гита. Пусть я оглохну и онемею, но снова начать пить мне никак нельзя. Трезвость для меня всё. Без нее я ничто.

– Прости меня.

Он одарил ее печальной улыбкой:

– Я не обижен, просто немного разочарован. Мне наконец-то удалось понять, какой ты прекрасный человек, я начал ценить тебя как личность. Эта неделя, которую я провел с тобой, была потрясающей. Она заставила меня поверить в то, о чем многие говорят: когда бросаешь пить, все встает на свои места.

– А я чуть было все не испортила…

Гита не решалась на него взглянуть. Это был знаменательный день: впервые она оказалась более гнусным человеком, чем Рамеш. Люди меняются, она это знала, люди растут над собой. Она сама изменилась, и Салони тоже. Раскрыть объятия Рамешу она не могла, но и обойтись с ним так же подло, как когда-то он обошелся с ней, было нельзя.

– Я этого не говорил.

– Тебе и не нужно это говорить. Я покусилась на самое дорогое для тебя. И ради чего? Чтобы убедить саму себя, что ты остался прежним. Наверное, мне очень хотелось так думать, ведь тогда не пришлось бы решать, простить тебя или нет, а я всегда была уверена, что мне не придется делать такой выбор.

– Так не делай. Но прощение – это дар, который каждый преподносит самому себе. Поэтому я прощаю тебя за твою маленькую пакость, независимо от того, попросишь ты у меня прощения или нет.

Несмотря на последние слова, в воздухе между ними как будто бы повис незаданный вопрос. Гита прекрасно поняла, что сейчас сказал Рамеш, но ее реакция была бездумной, автоматической, сработавшей на уровне рефлексов. У Гиты сама собой вырвалась заученная реплика, появившаяся некогда как способ самосохранения, забытая в годы жизни на свободе и полыхнувшая в памяти вновь:

– Ты был прав, я не права, прошу у тебя прощения.

26

Женщины злились и судачили. Кредитный инспектор должен был подъехать через пару часов, а им все еще не хватало двухсот рупий. Точнее, не хватало Гиты и ее двухсот рупий. Остальные четыре участницы этой группы заемщиц уже собрались в доме Салони, как всегда по вторникам, перед общим сходом, чтобы потом вскладчину выплатить проценты.

– Где же она? – не выдержала Салони.

Женщины безучастно пожали плечами.

– Так, когда каждая из вас видела ее в последний раз?

Ответа не последовало. Прия принялась отковыривать корку на царапине у левого локтя, Прити пыталась вернуть в пучок прядь волос, которая выбилась и щекотала ей ложбинку между грудей.

Даже свирепое фырканье Салони, недвусмысленно намекавшее на ее недовольство и обычно вызывавшее хоть капельку угодничества и раболепия у аудитории, на этот раз не подействовало. И когда это они успели стать такими самоуверенными? Салони ткнула пальцем в сторону Фарах:

– Ты!

– Чего? – скучающим тоном отозвалась вдова.

– Ты у нее деньги пыталась отжать, вечно вокруг ее дома крутилась. Где она?

– Без понятия. У меня в последнее время дел было полно, Дивали же скоро. Я мерки снимала как заведенная, а тут оказалось – прикиньте, сюрприз! – что моя Ирем шьет вкривь и вкось, стежки у нее пьяные, как ее дохлый папаша. Радость материнства, блин.

– По-моему, я видела Гиту неделю назад, – сказала Прия.

– Где?

– Здесь.

Салони закрыла глаза, мысленно воззвав ниспослать ей терпения.

– То есть на нашем прошлом собрании? – уточнила она. – Мы все ее тогда видели.

– Ага.

– Спасибо, Прия. Очень полезная информация. Кто-нибудь видел Гиту после собрания?