Королевства Доблести (ЛП)

К тому моменту, как я покидаю Район Знати, моё недовольство дюком усиливается, подогреваемое сырой ночью и дневными волнениями. Тоска по дому возвращается, и теперь, ещё сильнее, чем когда-либо, моё сердце и лёгкие жаждут заснеженного горного воздуха Хазари. И желание это лишь подкрепляется воспоминаниями моей юности – о каше из цампы, о часуйме, об играх на свежевыпавшем снегу, даже о скрежещущем монотонном гуле молитвенных барабанов с их бесконечным вращением.

Моё неожиданное появление перед воротами пугает стражу Храмового Района, так же как их неожиданное возникновение из тумана вытаскивает меня из мечтаний. Отодвигая засов, они приветствуют меня как старого знакомого. Я не отзываюсь; у меня нет настроения для болтовни.

За воротами, каменные храмы с невидимыми в ночи чёрными крышами возносятся в туманную высь. Здесь всё тихо – приём заказов на спасение душ на сегодня окончен. Но дома, в Хазари, над монастырями летало бы эхо цимбал и песнопений лам, продолжающих бодрствование и ночью, чтобы сохранять во вселенной порядок.

Так что, мне нет места среди этих чужестранцев? Лишь немногим из них есть дело до приобретения знаний, но даже они ничего не знают о внутренней гармонии. Фоксе среди тех, кто выказал хоть какое-то желание понять.  Из него вышел бы хороший лама, если бы не его поспешность в вынесении суждений. Однако именно поспешность в цене здесь, в городе дюков и дварфов-печатников.

Именно в этот миг я решаю, что был далеко от центра своей сущности слишком долгое время. Пора вернуться домой.

Войдя в святилище Денеира через боковую дверь, я шлёпаю босыми ногами по полу главной залы, ведомый светом тысяч церковных свечей, выставленных на алтаре. Чувствуя себя виноватым, я беру одну из них с собой – она будет освещать путь по лестнице до моей кельи, расположенной недалеко от кабинета, в котором я пишу. В комнате я начинаю собирать пожитки, стараясь не разбудить Фоксе, спящего в келье напротив. Я должен оставить что-то в дар храму, за их доброту – копию моей работы и что-нибудь ещё. Подняв золотую пайцзу Ямуна, я думаю, что, возможно, её. Вряд ли эта подаренная мне кхаханом табличка, гарантирующая безопасный проход через его земли, сможет мне сильно помочь в переходе через степь теперь, когда он мёртв.

Шуршание бумаг будит Фоксе. Открывающаяся дверь в его комнату скрипит, и вот он заваливается ко мне, прямо в своей ночной рубашке, облепившей голые ноги. Ещё не до конца избавившийся от цепкой хватки сна, он смотрит на меня, и его глаза поблёскивают из глубины глазниц.

- Господин, вы вернулись! И что сказал дюк?

- Почтенный дюк запросил лишь одну копию книги.

Я продолжаю разбирать записи.

- О, нет, - тут Фоксе замечает мои сборы. – Вы же не…

В его взгляде читается укор, словно он – учитель, разочаровавшийся в своём ученике.

- Суровые слова никому не к лицу, Фоксе, но дюк не собирается печатать мою хронику. Он бы сделал единственный экземпляр и оставил бы только себе. Но эта история написана не для него одного, а для всех, кто считает, что песни наподобие «Баллады о Пурпурных Драконах» и сказки, рассказываемых старыми вояками около костра – и есть правда о вашем «военном походе». Ямун Кхахан никогда не называл это походом, он никогда не пытался выдать это событие за что-то большее, чем оно было на самом деле – войной. Также, как и король Азун. Он знает, какова цена войны.

Я прекращаю складывать вещи. Я устал и больше ничего не хочу делать этой ночью. Закрыв глаза, я читаю молитву Фуро, прося его дать мне сил.

- Я записал всё, что знаю, но никто не хочет это читать.

- Я – жрец Денеира, и я прочту, господин. Вы это знаете.

Вероятно, думая, что сможет переубедить меня, он начинает доставать всё, что я упаковал.

- Чтобы убрать это в закрома своих тайных хранилищ, ко всем остальным книгам, собранным из-за вашей веры.

- Наши библиотеки открыты для всех.

У Фоксе получается защитить свою церковь, и его нахмуренное лицо смягчается. Похоже, ему важнее моё состояние – и вот поэтому я буду скучать по нему.

- Кроме дюка есть ещё люди.

- Фоксе, я устал оббивать пороги одного города за другим. Больше у меня нет причин здесь оставаться. Я возвращаюсь на родину, – я устало провожу рукой по коротко остриженным, почти сбритым волосам.

Руки Фоксе замирают на полпути, всё ещё держа охапку исписанного чернилами пергамента.

- Вы уходите?

Кивок.

Перворожденный откладывает бумагу, медленно разглаживает складки на ночной сорочке и произносит голосом, полным большой печали:

- Нет необходимости вам куда-то уходить. С этим согласятся все в храме. Даже главный писарь отдаёт должное вашим мудрости и знаниям.

- Нет, Перворожденный Фоксе, здесь меня ничего не держит.