Королевский гамбит (сборник)

– И с кем еще он мог увидеться – тоже, – сказал Стивенс. – И какие другие у него могли быть дела – тоже. Про это вы ничего сказать не можете?

Додж ничего не ответил. В этом не было нужды, и он снова замкнулся в скорлупе своей безликости, как какой-нибудь зверек залезает к себе в нору.

– Вот в этом и состоит моя догадка, – сказал Стивенс.

Как раз тут нам и следовало бы все понять. Все было ясно как божий день. Следовало бы почувствовать – присутствие в этой комнате кого-то, кто чувствовал, что Стивенс заставил его вновь пережить весь этот ужас, все это смятение, владевшее им безумное желание хоть на миг повернуть время вспять, все пересказать, все переиграть. Но может быть, этот кто-то все еще ничего не почувствовал, все еще не ощутил удара, боли, как убитый первую секунду-другую не осознает, что он убит. Ибо на сей раз заговорил Вирдж, отрывисто, резко:

– И как же вы собираетесь все это доказать?

– Доказать – что, Вирдж? – спросил Стивенс. Они вновь посмотрели друг на друга, спокойно, тяжело, словно два боксера. Не фехтовальщики, но именно боксеры или, скажем, дуэлянты с пистолетами в руках. – Что эту гориллу, этого бандита из Мемфиса нанял именно этот человек, здешний, не кто-то другой? Так это и не надо доказывать. Он сам признался. На обратном пути в Мемфис, недалеко от Баттенберга, он наехал на ребенка (тогда он все еще был под кайфом, может, еще одну дозу принял после того, как сделал здесь свое дело), а когда его поймали и посадили в камеру и действие наркотика начало проходить, он выложил все – и где был, и с кем должен был увидеться; там же, в камере, у него отняли пистолет с глушителем, так он весь затрясся и принялся рычать.

– Ага, – сказал Вирджиниус. – Чудесно. Выходит, вам остается всего лишь доказать, что в тот день он был в этой комнате. Ну и как вы это сделаете? Дадите этому старику-негру еще доллар, чтобы он все вспомнил заново?

Но Стивенс, кажется, его не слушал. Он стоял в торце стола, разделявшего две группы собравшихся здесь, и, вновь заговорив, взял в руки бронзовую шкатулку и принялся ее вертеть и разглядывать, меж тем как голос его по-прежнему звучал мягко и задумчиво:

– Все вы знаете, что у этого кабинета есть одна особенность. Он совершенно не продувается. Так, если бы, допустим, здесь кто-нибудь закурил в субботу, дым не рассеялся бы и в понедельник утром, с появлением дядюшки Джоба, и стелился бы у плинтуса точно дремлющий пес, что-то в этом роде. Ну да все вы это наблюдали.

Все мы теперь сидели, немного подавшись на манер Анса вперед, и не сводили глаз со Стивенса.

– Верно, – согласился старшина. – Приходилось видеть такое.

– Ну вот, – сказал Стивенс, как если бы по-прежнему он никого не слушал, а только вертел в ладони закрытую шкатулку. – Вы интересовались моей догадкой. Вот как все, по-моему, было. Тут нам потребуется тот, кого догадка касается, – мужчина, которому удалось неслышно подойти к прилавку, когда хозяин одним глазом скользил по строчкам в газете, а другим присматривал за входом. Тот самый городской, которому понадобились городские сигареты. Потом он вышел из лавки, пересек площадь, открыл дверь в здание суда и поднялся наверх, как мог бы сделать любой из нас. Наверное, с дюжину прохожих его заметили, а еще две дюжины, скорее всего, не заметили, потому что в мире есть всего два места, где никто ни в кого не вглядывается: храмы правосудия и общественные туалеты. Словом, он вошел в зал заседаний, спустился по боковой лесенке в коридор и увидел дремлющего на своем стуле дядюшку Джоба. Затем, возможно, дошел до конца коридора и влез в окно за спиной судьи Дьюкинфилда. Или проскользнул за спиной дядюшки Джоба – и так, и так могло быть. В конце концов, пройти в восьми футах от спящего на стуле человека – не такая уж трудная задача для того, кто незамеченным приблизился к хозяину магазина, сидящему у себя за прилавком. Может, он даже закурил сигарету из пачки, что продал ему Уэст, еще до того, как судья Дьюкинфилд увидел, что он не один у себя в кабинете. А может, и судья заснул у себя за столом, как это порой с ним случалось. Так что, может, этот человек пробыл там какое-то время, докурил сигарету и смотрел, как дым медленно ползет над столом, и, даже не подняв еще дуло пистолета, думал о легких деньгах, о простофилях, которых ему так легко удалось обвести вокруг пальца. А шума от выстрела получилось даже меньше, чем от чирканья спички о коробок, потому что он настолько хорошо научился избегать всякого шума, что забыл, что такое тишина. А потом он вышел тем же путем, что и вошел, и дюжина людей его увидела, две дюжины нет, а в пять пополудни дядюшка Джоб вошел в кабинет, чтобы разбудить судью и сказать, что пора расходиться по домам. Верно, дядюшка Джоб?

Старик-негр поднял голову.

– Я присматривал за ним, как и обещал мисси, – сказал он. – Глаз не спускал, как обещал мисси. Как вошел, подумал сначала, что он спит, как, бывало…