Королевский гамбит

Соколов взял ее. Сомнений не было: немецкая разведка знала о приезде его в дивизию, очевидно, знала она и о цели, с которой он прибыл. Кто же фотограф и как попал к врагам этот снимок?

— Не узнал вас этот тип? — спросил Николай.

— По-моему, нет. Но что-то, видимо, подозревает.

— Трудно вас узнать, — Николай сказал и тут же спохватился: не то сказал. И поправился: — На лбу кожу рассекло, брови поцарапало, губы и подбородок задело… На солдате раны в один момент затягиваются, — он помолчал, глядя на опустевшую кровать Коробова, на лужицу крови на полу. — Так-то… — и вздохнул. — Товарищ майор, а фотокарточку порвать или припрятать?

— Оставьте ее на прежнем месте. За ней непременно кто-нибудь придет. Слышите, уже идут!

ДОРОГА В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Железная крыша расхлябанного пульмановского вагона была изрешечена осколками. И поэтому закрытым в нем людям большие и маленькие пробоины казались россыпями далеких созвездий, усеявших ночное небо. И еще так казалось им потому, что каждый думал о свободе, которая была за тонкими деревянными стенками.

На двухъярусных нарах из сосновых неотесанных горбылей лежали люди, лежали плотно-плотно, один к одному, словно патроны в обойме. Под тяжестью тел доски прогибались и потрескивали.

Вторые сутки эшелон с военнопленными мотался по разъездам и полустанкам. Утром и вечером на кратковременных стоянках двери пульмана сдвигались на сторону и вместе с пьянящей струей свежего воздуха, в вагон врывались грубые гортанные голоса. Это охранники приносили три буханки черствого хлеба и два ведра воды. Три буханки хлеба и два ведра воды на вагон! А в нем шестьдесят человек.

Голод и жажда. И неумолчный перестук колес: “В плен! В плен! В плен!”

На верхних нарах у люка, затянутого колючей проволокой, лежал майор Соколов. Рядом сидел Николай и старательно чинил сапоги, вполголоса чертыхаясь.

— Надо же было вражине тому сапоги слямзить из-под койки! Должно быть, он и разувал меня, когда нас из-под Ключей доставили. Разул, заприметил, а потом “прихватил”. А сапоги были! В них бы я до самого Берлина дотопал. Верно ведь?

Майор не ответил. Последние дни он отмалчивался. Плен, гибель Коробова, фотография, которую обронил в “лазарете” нарочный фон Штауберга, странное исчезновение Сальского! Мог ли Соколов не думать обо всем этом? Вражеская контрразведка идет по его следу. Это вне всяких сомнений. Бомбежка пересыльного пункта в Городище дала лишь временную отсрочку. У немецкой контрразведки мертвая хватка. Из ее рук так легко не выскользнешь.

“Имеют сведения, — размышлял майор, наблюдая за тем, как Николай “пришивает” гнилую подметку. Фотография у них есть. Но вряд ли она поможет. Теперь копия и оригинал — два разных лица…” Он сел и тихонько попросил:

— Федотов, не раздобудете ли зеркало? Может быть, есть у кого-нибудь?

Николай с недоумением взглянул на командира, не спеша отложил сапог, спрыгнул вниз и вскоре вернулся с крохотным осколком зеркала.

— Вот, — подал он.

Соколов придвинулся поближе к люку и заглянул б зеркало: перед ним было совершенно чужое, исполосованное шрамами и заросшее густой темной бородкой лицо.

— Я так и предполагал, — только и сказал он, вернул Николаю осколок зеркала, лег лицом вниз и затих. “Нет больше Соколова. Нет!.. Близкие и то мимо пройдут: не узнают. Нет Соколова, но зато есть Сарычев. Правда, Кольку все считали красивым парнем”.

Полянский принял огорчение командира близко к сердцу. Поглядывая на него искоса, он пальцем выбил на прикрученной проволокой подошве барабанную дробь и бодрым тоном проговорил:

— Работка! Сапоги — на совесть! На край света пехом следовать можно. За голенища ручаться не могу, а за подметку головой отвечу — не отстанет.

Майор перевернулся на спину и стал смотреть в перехваченный колючкой люк: перед ним поплыло небо, синее и безоблачное. Майор приподнялся на локте. Теперь он видел и землю. Эшелон медленно полз мимо разбитых осколками деревьев, мимо сожженной деревушки. По пустынному полю тянулся противотанковый ров. Рядом чернели траншеи с противопехотными ежами. Сладковато-дымный воздух, проникавший в вагон, был насыщен дыханием войны.

По шоссе, что жалось к железнодорожному полотну, тянулись на восток обозы. Эшелон обогнал их. И вот уже, лязгая траками, по шоссе двигаются танки, бронетранспортеры с пехотой. Все ото, сливаясь вдали, напоминало гигантского червя.

Майор тяжело вздохнул и снова лег лицом вниз. Тогда Николай прильнул к люку.

— Вот бы… — сказал он, ни к кому не обращаясь.-

— Ну-ка! — сутулый парень решительно потеснил Николая и, близоруко щурясь, уставился на вражескую колонну. — Ползут гады, — он бесцеремонно перекатился через Соколова, надел очки с потрескавшимися стеклами и начал читать вслух стихи: