Королевский гамбит

Ровно в час тридцать группа разведчиков захватила “языка”. Сухопарый унтер-офицер не оказал никакого сопротивления. Двадцать минут друзья ждали Федотова. Киреев беспокоился, он поминутно смотрел на часы, выглядывал в зияющий темнотой безмолвный пролом.

— Рыбаков, — после некоторого колебания проговорил, наконец, он, глядя на фосфоресцирующий циферблат, — фашисты с минуты на минуту начнут разыскивать патрульного. “Язык” должен быть в штабе дивизии. Демьяну придется оставить знак, — добавил он, впервые назвав Федотова по имени. — Дорогу он знает.

Подняв кусок извести, Киреев широким взмахом поставил на одной из уцелевших бетонных плит огромный косой крест и крупно написал: “Ушли по старой дороге!”

…Генерал Буров слушал рапорт командира взвода. Лейтенант говорил сухо, лаконично. Когда он рассказывал о причинах очевидной гибели сержанта Федотова, в голосе его генерал почувствовал немой укор, понял этот укор и смолчал.

Поздравив разведчиков с успехом, Буров поблагодарил каждого и при них же приказал начальнику штаба оформить материалы для награждения.

Сальский, Мигунов и другие офицеры полушутя, полусерьезно потребовали от лейтенанта банкета в честь благополучного исхода операции и будущей награды.

— Луценко, — позвал Мигунов. — Доставь в столовую неприкосновенный запас. Надо отпраздновать по-настоящему подвиг моих орлов.

Офицеры вышли со двора. Полянский сиротливо стоял в сторонке, у калитки. Он и не заметил даже, как приблизился к нему Семухин. Стиснув до боли руку старшего сержанта, он взглянул на него виновато, заметил на глазах товарища слезы и, вздохнув, зашагал прочь.

Не мог побороть Николай этих слез, не мог и не хотел. Отыскав Рыбакова, он, взяв его под локоть, отвел подальше, в самый глухой уголок двора и начал выпытывать все, что, казалось ему, может пролить свет на таинственное исчезновение Демьяна. Но Рыбаков ничего определенного не сказал. Николай печальным вышел на улицу, побродил по безлюдному селу, миновал поле и очутился в лесу у глубокого заросшего орешником оврага.

В густых кустах на краю обрыва он сел, свесив ноги. Над головой перешептывались листья. Этот шепот, то затихающий, то нарастающий, напомнил почему-то Николаю знакомую мелодию. И, как бы вторя ей, он вполголоса запел “Коптилку” — любимую песню Демьяна.

Но чей это, чей автомат на топчане.
Гранатная сумка и острый кинжал?
Откликнись наш друг, весельчак-свердловчанин.
Ведь ты эту песню всегда запевал.
Опять голова старшины наклонилась,
Опять по щеке прокатилась слеза…
Коптилка; коптилка, зачем начадила,
От копоти, что ли, так щиплет глаза?
Мы знаем, но ждем и не верим в разлуку,
В разлуку, что встреч не сулит никогда!
И смерть отступает, почувствовав руку
Бесстрашного парня, лихого бойца.

Вспомнил Николай о письме. “Что произошло между Киреевым и Федотовым там, за линией фронта? Не показать ли письмо майору Соколову? Что-то уж очень много подозрительного в поведении лейтенанта, много неясного. Ну хотя бы тот же самый рассказ майора о записной книжке обер-лейтенанта”.

Вчера Соколов сказал Николаю, что при помощи лабораторной обработки на чистом листе, первом листе записной книжки Руттера, добытой разведчиками, удалось прочитать запись, сделанную карандашом на предыдущей странице. Это были выдержки из секретного приказа Гитлера о подготовке к операции “Цитадель” — наступлению на Курско-Орловской дуге. Майор даже процитировал одну из них:

“Я решил, как только позволят условия погоды, — говорилось в приказе, — осуществить первое в этом году наступление “Цитадель”.

Это наступление имеет решающее значение. Оно должно дать нам инициативу на весну и лето.

Поэтому все приготовления должны быть осуществлены с большой осторожностью и большой энергией. На направлениях главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления…”

— Восстанавливать текст, — проговорил вслух Николай, поднимаясь. — Почему восстанавливать?

Он вдруг ясно вспомнил, как Демьян, роясь в офицерской сумке, нашел блокнот и хотел сунуть его в карман. Но первая страница была исписана мелким убористым почерком. И Федотов положил книжку на место…

По дороге в штадив Николай встретил капитана Сальского. Тот шагал по узенькой тропе к офицерской столовой и, размахивая прутиком, что-то насвистывал. Заметив Полянского, он шутливо протянул:

— А-а-а… Опальный сержант! Знаешь, есть замечательные стихи графа Алексея Толстого про князя Курбского. Был такой на святой Руси. “Князь Курбский от царского гнева бежал…” Чего загрустил?