Королевский гамбит

— Обижаешь! Что я, маленький, что ли? Гм… Гм… — Клавиши отрывисто щёлкали под пальцами, структуры вируса сменяли на экране одна другую. — Ну и методы у тебя! Половину операций я даже близко не понимаю… Вот эту, например.

— Стараемся, — усмехнулся Павел.

— Он рабочий? В смысле — действует?

— Как тебе сказать… — Павел встал, снял халат и повесил его на гвоздик. Разыскал на столе ещё чистый, неиспользованный стаканчик и нацедил себе через бумажный фильтр остывшего кофе. — В принципе, уже да. Осталось только сбросить его в сеть — и процесс пойдёт.

Кофе по старой памяти заваривали в большой стеклянной колбе. Институту уже второй год задерживали зарплату, и к работе уже никто не относился всерьёз, так что можно было вполне официально притащить сюда кофейник или даже кофеварку, не опасаясь, что кто-нибудь из начальства нагрянет в лабораторию с проверкой, но… Привычка.

Да и денег нет.

Экран старенького «Пентиума» матово мерцал. Виктор с трудом оторвал от него взгляд.

— А не боишься, что тебя поймают?

— У меня знакомый там. Запутает следы, не подкопаешься. Хотя определённый риск, конечно, есть… Главное, ты молчи.

— Да я-то само собой… А что он делает?

— Да то же, что и раньше. Это усовершенствованная модель. На базе «Джонга». Выводит всё из строя. Надёжная штука, китайская, с гарантией. Я с ней полгода возился. Правда, можно потом вылечить. А что ты хочешь? Я же тебе не маньяк какой-нибудь! — внезапно вспылил он, отхлебнул из стаканчика и закончил фразу на несколько неожиданной ноте: — Всегда надо оставлять пути к отступлению.

Он подошёл и встал у окна. Виктор видел теперь только его спину и высокий, коротко стриженный затылок. Медленно проехала машина, свет фар прошёлся по стене и потолку.

— Слушай, — несколько неловко начал Виктор.

— Ну.

— На хрена ты этим занимаешься? Ну, вирусы вот эти.

Павел пожал плечами:

— Чёрт его знает… Я как-то об этом не думал. Сначала как бы из озорства, что ли… Самоутвердиться хотелось, наверное, мол, могу! А после — просто зло взяло. Ну что с меня взять? Учился десять лет, потом ещё пять… Диплом с отличием. А как жил на свои несчастные сто двадцать, так и живу. И бизнесмена из меня не выйдет. Раньше, может, и нужен был кому, но не теперь… Так что, со зла, наверное. — Он обернулся и присел на подоконник. — Вот, думаю, как сделаю да как отлажу, испытаю, запущу, ух они там все забегают! А бог даст, так и до Штатов доберётся. Опять же для мозгов гимнастика.

— Ну, делал бы чего полезное! Ехал бы вон в те же Штаты…

— На кой? Таких, как я, там — пруд пруди. Возраст опять же не тот, лет бы на десять пораньше. А теперь — ни известности, ни денег. Да и мама у меня больная, куда я её повезу? Ну ладно. — Павел смял опустевший стаканчик и спрыгнул с подоконника. — Пошли. А то скоро вахту закроют, опять до утра ждать придётся.

— Ну подождём…

— Ага! Знаю я тебя. Опять всю ночь в «Prince of Poverty Line» прогоняешь. Пошли.

Он выключил машину и направился к двери. Виктор помедлил, надел пальто и направился следом.

— Как думаешь его назвать? — спросил он, выходя.

Павел вяло отмахнулся, сосредоточенно ковыряя ключом в замочной скважине:

— А, не всё ли равно. Сами как-нибудь назовут. Пошли.

— Иногда мне кажется, что ты всё-таки чудовище.

Павел поднял взгляд.

— А что, разве я спорю? — усмехнулся он.

И выключил свет.

Пару месяцев спустя очередная ежегодная эпидемия гриппа охватила Азию, а после Азии — Европу и Америку. Новый штамм вируса учёные назвали «Сычуань», не без оснований предполагая, что возник он именно в этой китайской провинции, хотя возник-то он совершенно в другом месте.

Впрочем, они были не так уж и не правы: сеть водоснабжения там действительно была куда доступнее других.

Зверики (Седьмая душа)

Джеку Вэнсу

Эпсолианцы шли двумя рядами, скованные гравибоксами, низко опустив плечи и едва переставляя ноги. Обнажённые, поставленные в пары без разбору — самцы и самки, старики и молодняк, взрослые и детёныши. Шли в утилизацию. Кости пойдут на удобрения, мясо — на продукты, кожа, волосы и зубы — на какие-нибудь поделки… Оджикута смотрел на них с высоты шестого уровня тюремных камер, смотрел сквозь призму толстого стекла, через переплетение силиконовых подушек, через мерцание силового поля, и всё равно ему казалось, что он видит каждое лицо. Он смотрел и молчал. Гравибоксы вдоль дорожек гудели низко, на самом пороге слышимости, временами Оджикуте казалось, что это эпсолианцы поют одну нескончаемую медленную Песню Смерти. Но они шли молча — сотни, тысячи, не в силах даже поднять головы. Ч’крха — тонкокостные, с бледной кожей и узкими лицами, похожие на грустных ангелов, стояли вдоль дорожек с симбионтами в руках, следя, чтобы никто не сделал шага в сторону. Крылья их нервозно шевелились. Симбионты (фактически живые нервные стрекала; Оджикута всё никак не мог припомнить их названия) матово мерцали, вспыхивали и гасли, как гирлянда ламп на празднике.

Оджикута смотрел.

Эпсолианцы. Зверики.

Последнее сопротивление.