Королевский гамбит

Дом оказался в странном положении. Матвей и в самом деле писал стихи в момент душевного надлома или же, наоборот, — подъёма настроения, и Дом упомянул об этом в своих письмах от его имени. Он не забыл об этом, но Матвей никогда и никому свои стихи не показывал, считая их дешёвыми поделками. «Две строчки сможет срифмовать и павиан, — отшучивался он, когда речь заходила о стихах. — А настоящий поэт стихи рождает, а не пишет. Я — пишу».

Взять что-нибудь без спроса из хозяйского архива в этом смысле означало причинить вред человеку. Дом не мог на такое пойти. Он и без того нарушил множество законов, кроме тех, четырёх основных. Оставалось два выхода: либо написать далёкой Светлане, что он пошутил, либо взять чужие стихи.

Дом просчитал в виртуале обе ситуации на десять лет вперёд и решил, что оба варианта неприемлемы. Оставалось последнее. Дом перетряс и проштудировал хозяйские архивы и черновики, на целых полчаса погрузился в изучение анналов мировой поэзии и принял решение, что напишет стихотворение сам.

Но ничего не получалось. Дом не мог понять и вычленить принципы, по которым люди слагали стихи. Воздействие стихов на людские сердца не подчинялись логике. Не раз бывало так, что безупречные (с точки зрения законов стихосложения) творения не трогали ни разума, ни сердца и теперь были забыты навсегда, в то время как несовершенные по форме и по содержанию стихи порою повсеместно признавались за шедевры. Дом не мог понять сущность стиха, то, что люди называли «душой».

И тогда он решил написать о себе.

«Мои глаза — пустые окна…» — начал он.

Первая строчка сложилась и замерла. Дом почувствовал странную нелогичность происходящего, как будто система давала сбой. Будущее стихотворение не должно было быть шедевром, оно должно было трогать душу, а не разум. Дом подключил расширенный ассоциативный блок и задействовал генератор аллегорий.

Мои глаза — пустые окна
Холодных, стынущих квартир,
И в их разбитых мутных стёклах
Не видит отраженья мир.

Остались только пол и стены,
И опустевший потолок.
Обман, предательства, измены
Сломали двери и замок.

А где-то тихо и безбедно
Живут и здравствуют в тиши
Те, кто легко и безответно
Разграбил дом моей Души.

Те, кто снимал со стен картины,
Кто мебель выносил тайком.
Те, кто всегда ударят в спину
Тому, кто с ними был знаком.

Те женщины, которых рядом,
Хотел я видеть, а они
Капризов ради и нарядов
Мои растрачивали дни.

Мои друзья, среди которых
Немало было тех, кому
Был нужен только звон приборов,
А остальное — ни к чему.

Я дом. Я пуст и позаброшен,
И нету никого окрест,
Поскольку ни людей, ни кошек
Не привлечёт пустой подъезд.

Я лишь пустая оболочка —
Душа покинула меня.
Вот почему не светят ночью
И так черны при свете дня

Мои глаза, пустые окна.
А где-то странствует одна,
Ветрами жжёт, дождями мокнет
Душа, уставшая до дна.

Уставшая до слёзной соли,
До гробовой утраты сил,
Уставшая от тех, кто болью
Её жилище осквернил.

Ей ничего теперь не надо,
Она не думает о том,
Что от рассвета до заката
По ней скучает старый дом.

Я жду её не первый месяц,
Я жду её который год.
Она свои дороги месит,
А я всё жду: а вдруг придёт…

Он ещё раз перепроверил написанное, добавил пару опечаток и ошибок, отправил письмо и стал ждать.

Ответ пришёл через четыре часа.

«Матвей, милый! — писала Света. — Спасибо… Я… Я не знаю, что происходит со мной… Я хочу сказать… Я ХОЧУ К ТЕБЕ ПРИЕХАТЬ. Только не отказывай мне, пожалуйста. Я, наверное, веду себя навязчиво, но я должна тебе сказать… Ты разрешишь мне?

Я не знаю, что ещё написать…

Света.

Уже почти твоя».

Дом помедлил, снова взвешивая все «за» и «против», и отправил сообщение:

«Приезжай».

Дороги назад теперь не было.

Матвей в тот вечер чуть не разнёс всю обстановку в комнате, когда Дом сообщил о своей авантюре.

— Ты с ума сошёл! — бушевал он. — Безумная железка! Кто тебе позволил? Как ты… Как ты вообще мог на такое решиться?!