Королевская прогулка

— Никакого сговора, герр Риттер, — твердо и вежливо ответил Хельмут. — Господа послы попросили меня проводить их в ваши апартаменты, вот и все.

— Почему именно вас?

Хельмут пожал плечами.

— Возможно, потому, что я был первым, кто встретился им?

— То есть, вы утверждаете, будто не знали о том, что на самом деле эти двое — медейские лазутчики?

— Я и сейчас этого не знаю.

Риттер просто побагровел. Грэм мысленно зааплодировал Хельмуту. Так его! Правда, таким поведением молодой офицер значительно уменьшал шансы на благополучный исход своего дела и нарывался на неприятности.

— Подумайте хорошенько, прежде чем разговаривать в подобном тоне, — едва сдерживая бешенство, посоветовал Риттер. — И так откровенно врать! Свидетели показывают, что вы находились у себя в апартаментах, а эти «господа», как вы называете их, разыскивали вас. Расспрашивали о вас!

— Какие еще свидетели?

Риттер назвал имя. Грэм предположил, что он имеет в виду одного из тех игроков в карты, который попался им по дороге, и которого он расспрашивал о Хельмуте.

Хельмут пренебрежительно хмыкнул.

— Этот пьяница? Тоже мне, свидетель…

Грэм подумал, что еще минута, и командующий лопнет от ярости. Нет, не тот это человек, которому годилось вести допросы, терпения у него нет. Надо бы ему равняться на своего императора.

— Итак, вы отрицаете, что находились в заговоре с медейскими лазутчиками, указали им путь в крепости и далее оказывали им помощь?

— Чушь какая, — очень искренне ответил Хельмут, и Грэм даже немного позавидовал его выдержке.

— Надо бы выслушать другую сторону, — мрачно сказал Риттер. — Только, боюсь, без вспомогательных средств этот липовый князь не заговорит. Или заговорит? А, щенок?

— Кажется, не очень давно вы выражали желание зажать мой язык в тиски, — отозвался Грэм. — Вас раздражала моя излишняя болтливость. Я боюсь, как бы вы не исполнили свой замысел, когда я начну говорить… мой язык дорог мне.

— Разговорите его, — Риттер повернулся к палачу. — Я хочу, чтобы он заговорил. Выполняйте же свою работу, Безымянный вас побери.

Парень с туповатым лицом, помощник палача, подошел к Грэму и без церемоний распахнул рубаху у него на груди, разорвав ее сверху до низу, сдернул ее с плеч.

— Поосторожнее, — сказал Грэм. Взгляд его был прикован к железкам, лежавшим на углях жаровни, и слова давались с трудом, но он заставлял себя говорить. — Смены одежды у меня нет, понимаешь ли.

Никто не ответил. Здоровяк неспешно направился к нему, держа перед собой железный прут с раскаленным докрасна концом. Грэм напрягся, ожидая боли, и она не заставила себя ждать. Он рванулся в кресле и зарычал сквозь стиснутые зубы.

— Ну как? — поинтересовался Риттер. — Хорошо? Это развяжет твой язык?

— Пошел бы ты к Безымянному, — сказал Грэм, переведя дыхание.

— Продолжайте, — процедил командующий и повторил: — Я хочу, чтобы щенок заговорил сегодня. Смотрите, Клингман, и думайте, не лучше ли вам сказать всю правду? Если вы будете продолжать лгать, вас постигнет та же участь.

С какого-то момента Грэм перестал себя помнить. Он оставался в сознании, но тот барьер, до которого он еще осознавал себя, воспринимал окружающее и не потерял способность реагировать, был пройден. Палач понял это и предложил сделать перерыв, отложить допрос, но Риттер не внял совету. Допрос продолжался.

Что-то соображать Грэм начал, только оказавшись в своей камере. Промозглый холод пола, на котором он лежал, — так, как его бросили, — прояснил разум. Он понял, что все уже закончилось, по крайней мере, на этот раз, и с пылом послал проклятие Борону за то, что не дал умереть. Сорванный голос звучал хрипло и глухо.

Он с трудом поднялся и сел. Казалось, на его теле не осталось ни единого дюйма поверхности, который не болел бы. Сильнее всего сейчас досаждали свежие ожоги, глубокие, сочащиеся кровью и чем-то еще, прозрачным.

Грэм застонал и привалился спиной к стене. Там, на спине, ожогов не было. Пока. Больше всего на свете сейчас он хотел умереть.

Умереть ему снова не дали, прислали лекаря. Все было сделано с тонким расчетом: тот появился, когда ожоги хорошенько загноились и причиняли немалые муки. Грэм еще раз намекнул про быстродействующий яд, старик сделал вид, что не слышал. Его можно было понять: легко догадаться, отчего вдруг умер пленник, который вроде умирать не собирался. Лекарь стар, и ему жаль терять оставшиеся годы жизни. А головы ему не сносить, если кто-то заподозрит.

Так некоторое время и продолжалось: Грэма тащили на очередной допрос, ничего осмысленного не добивались, доводили его до потери сознания, возвращали в камеру и присылали лекаря, когда очередные увечья начинали серьезно угрожать здоровью.