Королева Виктория

Я писала дяде Леопольду: «Хотя, благодарение Богу, я скоро увижусь с вами, я должна написать эти несколько строк, чтобы подготовить вас к печальному унылому существованию, которое ожидает вас с вашим бедным, покинутым, неутешным ребенком, влачащим тоскливую безрадостную жизнь. Я твердо раз и навсегда решила, что желания и планы Альберта станут для меня законом. Ничто в человеческой власти не заставит меня изменить тому, что он решил, чего он желал… и я надеюсь в этом на вашу помощь и поддержку. Это особенно относится к нашим детям — Берти и другим, — чье будущее он так заботливо продумал.

Хотя я слаба и жалка, дух мой крепнет, когда я думаю о его желаниях и планах… Я знаю, вы поможете мне в моей скорби… Мне кажется, что мой любимый, мой бесценный так близок ко мне. Да благословит и сохранит вас Господь. Всегда ваше несчастное, но преданное дитя».

По моему распоряжению комнату, где умер Альберт, сфотографировали. Моя почтовая бумага и носовые платки были с черной каймой в знак траура по маме. Я приказала расширить ее еще на дюйм. Над портретами Альберта висели лавровые венки. Детей сфотографировали у его бюста, имевшего с ним разительное сходство. Все эти мелкие заботы приносили мне утешение. Дядя Леопольд считал, что мне следует переехать в Осборн.

Каким унылым казался Осборн без Альберта! Как мог дядя Леопольд подумать, что я где-то найду утешение! И особенно в Осборне, в его детище, где только благодаря его блистательным дарованиям маленький домик превратился во дворец! Как я могла быть там счастлива? Я нигде не могла быть счастлива.

Я сидела у окна, глядя на море. На подушке, рядом с моей, лежал его портрет. Я горько плакала. Я находила крупицы покоя, засыпая, прижимать к груди ночную рубашку Альберта.

В Осборн прибыл брат Альберта. Это произошло в холодную сырую полночь. Для него было мучительным испытанием пересечь в такую погоду Ла-Манш, но ничего не могло быть мучительнее нашего горя. Мы обнялись и плакали об ушедшем дорогом нам человеке.

23 декабря Альберта похоронили в часовне святого Георга в Виндзоре. Это было только временно, потому что потом его должны были перенести в мавзолей во Фрогморе — на том месте, которое мы с Алисой выбрали сразу после его смерти. Когда-нибудь — как я молилась, чтобы это случилось поскорее, — я лягу там рядом с ним.

Я вспоминала проведенные с ним рождественские праздники, как он посылал за елками в Кобург, и как обычай справлять Рождество с елкой быстро приняли многие англичане; Милый Альберт, как он изменил мою жизнь! И жизнь всех англичан!

Он умер слишком молодым. Сорока лет. Какая трагедия! Такой чудесный человек, который принес столько добра! Я не присутствовала на похоронах, но душой я была там. Траурную процессию возглавлял Берти. О чем он думал, идя за гробом отца? Какое раскаяние он должен был чувствовать?! Если бы Альберт только не поехал в Кембридж…

Мне хотелось возложить вину на кого-то, и я обвинила во всем Берти, хотя в глубине души сознавала, что это было несправедливо.

Я сидела, глядя на серое море. Сейчас начнется заупокойная служба, прогремят пушки, ударят в колокола. Гроб Альберта поместят у входа в склеп. А когда закончится сооружение мавзолея, его перенесут во Фрогмор, в ожидании того дня, когда я присоединюсь к нему там.

Дети всячески старались меня утешить. Но лучше это удавалось Алисе и Беатрисе; Елена, которую Альберт называл Ленхен, и Луиза были замечательны, но у Алисы была особая нежность. Она всегда была такая, с того времени, когда маленькой толстушкой ее прозвали Фатимой. Альфреду было семнадцать. Я немного тревожилась о нем, так как считала, что он слишком похож на старшего брата. Он обожал Берти, пытаясь подражать ему во всем, а когда Берти уехал, то Альфред впал в настоящее отчаяние. Артур мне казался особенно милым, потому что он больше других походил на Альберта. Ему в это время было одиннадцать. Постоянным источником беспокойства по-прежнему оставался Леопольд из-за своей болезни.

Но, помимо Алисы, больше всего для меня сделала маленькая Беатриса, ей было только четыре года. Она была ошеломлена переменой в домашней обстановке и явно хотела вернуть все к прошлому.

Она забиралась по утрам ко мне в постель и обнимала меня. Я думаю, ее подучила Алиса. Она была прелестна своей невинностью. Прижимая ее к себе, я думала о том, что я вынесла, рожая детей, и как я боялась родов.

Больше этого никогда не произойдет. Но с какой готовностью я выдержала бы все, если бы это могло вернуть мне Альберта. Беатриса сидела с торжественным видом, наблюдая, как я одеваюсь.

— Мама, — сказала она однажды утром, — не надевай эту печальную шапочку. Она имела в виду вдовий чепец, который я носила теперь, потеряв своего любимого.

— Мама должна теперь носить ее, Бэби.

— Бэби она не нравится. Бэби не хочет, чтобы мама надевала ее. Я чуть не плакала. Я прижала ее к себе.

— Маме она тоже не нравится.

— Тогда сними ее, — улыбнулась Беатриса.

— Мама должна носить ее, потому что папы нет с нами.

— А когда он вернется, ты ее снимешь? Не в силах ответить, я только покачала головой.