Королева в услужении

На этот раз весна наступила в Париже в один из апрельских дней. Дул теплый ветер, по голубому небу плыли ослепительно белые пушистые облака. Альенора и Амария, вставшие с постели раньше других дам, перед церковной службой прогуливались в дворцовом парке. Мрачные смоковницы и кладбищенские кипарисы едва ли заметили смену времен года, но за рекой, которая этим утром не казалась уже чересчур серой, рощи и фруктовые сады тянули навстречу солнцу готовые лопнуть почки и будто плыли в розовато-лиловой дымке, кое-где показывая яркую зелень первых листочков.

— О, послушайте, кукушка! — внезапно проговорила Амария. И вновь раздался веселый и вместе с тем тоскующий призыв самой весны.

И Амария мысленно перенеслась в то время, когда она впервые узнала, что такое счастье. Невольно у нее вырвалось:

— О, сударыня, вы помните, как мы в такие погожие утра выезжали верхом…

— Очень хорошо, — ответила Альенора коротко.

Да, она отлично помнила веселую кавалькаду, выезжавшую встречать восход солнца, помнила усыпанную алмазной росой траву, смех, шутки, песни… и Ришара, который так ловко подражал крику кукушки, что предпочитающая одиночество пугливая птица ему отвечала. А Амария, ничего не знавшая о несчастной любви и постигшей Ришара судьбе, тотчас же подумала: «Ага, моя госпожа тоскует по родным местам».

— Пошли, — проговорила Альенора отрывисто, — а то опоздаем к мессе.

Они, как обычно, завтракали с другими дамами, и Амария заметила:

— По крайней мере, мы можем теперь заниматься рукоделием в парке.

— Без меня! — воскликнула Урсула, пожилая старшая фрейлина. — Хорошо известно, что весенние дни обманчивы. Они похожи на непостоянного и капризного любовника: то повеет теплом, то обдаст холодом. Сидите сами в парке, если желаете заработать ревматизм, а я останусь здесь, возле камина.

Одна или две дамы согласились с Урсулой. Но Амария и Сибилла умоляюще взглянули ясными сияющими глазами на королеву.

— У меня есть идея получше, — сказала Альенора, подумав, что обе девушки напоминают щенят, просящих выпустить их на волю. — Подождите меня и оставьте пока рукоделие.

Быстрым шагом она направилась в апартаменты короля. Обычно он не виделся с королевой до обеда. Людовик VII все еще придерживался монастырского распорядка дня. Вставал с рассветом, посещал первую мессу, скромно завтракал и уже работал, когда королева еще и не просыпалась. Несмотря на сравнительно ранний час, в коридорах и рабочих комнатах на королевской стороне дворца все гудело, как в пчелином улье; посыльные сновали взад и вперед, повсюду сидели, протирая сонные глаза, люди, ожидавшие аудиенции, писари, уже проработавшие не менее трех часов, продолжали усердно водить перьями по бумаге, подавляя зевоту. Все они с любопытством взглянули на Альенору, направлявшуюся в просто обставленную комнату, выходившую окнами на север. Эта комната-кабинет располагалась сразу за арочным залом, где Людовик VII устраивал официальные приемы.

— Его величество у себя? — спросила она.

— Да, у себя, сударыня, но он занят, — ответил почтительно и слегка смущенно стоявший у дверей караульный.

— Тем не менее мне нужно с ним поговорить.

Караульный распахнул дверь и объявил королеву.

Непривычная неуверенность и робость охватили Альенору, когда она вступила в комнату, где сам воздух казался сумрачным и насыщенным суровой сосредоточенностью. Прежде она лишь один раз бывала в этом помещении — вскоре после приезда в Париж. Вечером Людовик не без гордости показывал ей дворец.

— Здесь, в этой комнате, я буду работать и заниматься делами, — пояснил он. — Мой отец — упокой, Господи, его душу! — долго болел и все государственные дела вершил в спальне, и врач или лекарь с пластырем могли остановить даже посланника императора. В результате во всем стала проявляться расхлябанность, нарушаться строгий порядок. У меня все будет по-другому. В эту комнату смогут входить только те, у кого есть неотложные дела.

При этих словах Людовик взглядом предостерег Альенору, и она до сих пор не нарушала введенного им правила.

В Аквитании все было иначе. Еще до болезни ее отец — на склоне лет вспомнивший о собственных прегрешениях и планировавший покаянное паломничество в Кампостелью — довольно легко относился к своим обязанностям верховного владыки. Ему ничего не стоило решить какой-нибудь важный вопрос за те секунды, которые требуются, чтобы сесть на коня. В таких случаях он, стоя одной ногой на земле, а другую вставив в стремя, произносил: «Я принял решение…» И с раннего детства Альенора привыкла приходить к нему, когда ей хотелось. Даже во время официальных приемов он никогда не прогонял ее, если она вдруг входила в зал, а сажал к себе на колени и говорил:

— А теперь, ангел мой, сиди тихо, слушай и наблюдай. Это та же игра…