Королева в услужении

— Меня бы очень обрадовало, — сказала Амария, поднимаясь и орудуя кочергой в камине, отчего в комнату хлынуло облако дыма, а из трубы над крышей полетели искры, — если бы все они объединились и победили. Тогда, миледи, вы вышли бы из этой тюрьмы, прежде чем схватите ревматизм от здешней сырости.

— А я обрадовалась бы еще больше, если бы свободы можно было бы достичь мирным путем, — проговорила Альенора. — Но это едва ли осуществимо.

Она чуть было не добавила, что Генриху-младшему никогда не одержать победы над отцом, а значит, и не вызволить ее… Ричард, пожалуй, смог бы. Но какая мать скажет вслух что-либо подобное?

А скоро наступил момент, когда Альенора была рада, что не принизила достоинства Генриха-младшего даже перед верной Амарией, поскольку следующей новостью, полученной не от Алберика, а через специального курьера короля, было сообщение о смерти первого сына. Бунт трех молодых правителей против старого короля, который предвидела Альенора, не успел начаться, как Генрих-младший подхватил лихорадку и умер, обуреваемый — так говорилось в послании — раскаянием. Перед смертью он послал за отцом, чтобы с ним повидаться, но Генрих-старший не поехал, опасаясь западни. А веселый, легкомысленный, любивший наслаждения принц-наследник придумал себе странную форму покаяния — приказал слугам приготовить ему предсмертное ложе из кучи древесной золы.

Печальное известие тяжело отразилось на душевном, состоянии Альеноры, которая и без того начала постепенно терять мужество. Тайное предпочтение Ричарду — больше всех походившего на нее — никогда не влияло на ее отношение к Генриху-младшему, которого она тоже любила. И вот теперь, когда ничто не отвлекало Альенору от грустных мыслей, когда она была отрезана от детей, в которых она могла найти утешение, ей угрожала опасность впасть в меланхолию.

Заботливая Амария очень расстраивалась, видя, как часто Альенора замирала с иголкой в руке, устремив свой взор в пустоту, и как затем ее глаза медленно заволакивали слезы.

«Всемилостивая Матерь Божья, — молила Амария в такие минуты про себя, — сделай что-нибудь, отвлеки ее мысли от этой утраты».

А она посчитала это ответом на свои молитвы, когда действительно произошло что-то из ряда вон выходящее — визит принца Иоанна. Он прибыл, с точки зрения Амарии, в самый критический момент. Все последние недели она не уставала уговаривать Николаса Саксамского заменить ненавистное Альеноре пиво вином, которое она охотно пила, и сырые дрова, которые больше дымили, чем горели, на сухие поленья. Чаще всего она наталкивалась на категорический отказ, однако этим утром — ветреным, но солнечным — ее просьба относительно непродолжительной прогулки на свежем воздухе в саду была удовлетворена, и она, довольная, помчалась к своей госпоже, чтобы поскорее сообщить радостную весть.

— Ты умоляла об этом, желая мне добра, не так ли? — сказала Альенора и, выглянув из окна, продолжала: — И тем не менее, Амария, я останусь в комнате. На дворе очень ветрено…

— Но вы ведь любите ветреную погоду! Вы много раз говорили мне, что обожаете ветер, особенно когда он дует с востока, из Аквитании. А однажды при очень сильном ветре вы даже утверждали, что чувствуете запах виноградников.

— А сегодня он мне будет неприятен, — сказала Альенора и, отвернувшись от окна, зябко повела плечами.

Каким бы мелким ни показался этот эпизод, он был достаточно выразительным — указывал на движение в опасном направлении.

«Стоит только апатии овладеть нами, и мы пропали, — подумала Амария, — стоит лишь распуститься, и тогда смерть. Десять лет мы стойко держались, надеясь, превращая каждую мелочь в событие, упорствуя. И мы сохранили здоровье и ясный ум. Десять лет подобно скале, выдерживающей натиск морских волн, а теперь начинаем осыпаться».

И притворно-весело Амария проговорила:

— Ну что ж, меня это устраивает. Всегда с трудом переносила ветер. Я подброшу в камин дров, закрою занавески, и мы уютно поиграем в шахматы. Сегодня я обыграю вас. Вот увидите!

Но даже этим словам была присуща определенная горечь: в последнее время Альенора утратила прежний интерес к шахматам.

Не успели они расставить фигуры, как за дверью в коридоре послышался какой-то шум, затем в комнату, кланяясь и шаркая ножкой, вошел их тюремщик, за ним, толкаясь и ухмыляясь, ввалилась толпа пажей и вместе с ними… Иоанн!

Он был достаточно умен, чтобы не сказать ничего, кроме слова «мама». Никаких объяснений причин его внезапного появления. Просто — вот он собственной персоной, живой, улыбающийся и красивый. Все ее дети были красивыми и всегда нарядно одетыми. В данный момент он олицетворял их всех, весь ее выводок: трех прелестных девушек, выданных замуж и разбросанных по свету, покойного Генриха, Ричарда Аквитанского и Джеффри Бретанского.