Королева в придачу

– Уже лучше, государь. Скоро я совсем поправлюсь, и тогда мы сможем попробовать ещё. Конечно, то, что случилось, произошло исключительно по воле Божьей. Господь просто испытывает нас... наши чувства. Но рано или поздно он снизойдет к нашим мольбам, и я подарю вам маленького Тюдора.

Катерина говорила эти слова с некоторой запальчивостью. Её Энри должен поверить ей, иначе... Она уже знала, что кое-кто говорит о возможности их развода, но верила, что такой богобоязненный и щепетильный в вопросах чести человек, как её супруг, не решится на столь позорный шаг. И она жадно ловила его взгляды, а Генрих мягко улыбался ей, жалел... А сам думал о Бесси, надоевшей, неряшливой, глупой, но так легко переносящую свою беременность. Вот кто родит ему сына – Генрих в этом не сомневался. Теперь-то он понимал, что это не по его вине их с Катериной все время преследуют неудачи. И все же она его жена – стареющая, слабая, не способная доносить до конца ни одну беременность. Женщина, с которой он связан навеки, если, конечно... Мысль о разводе ужасала его. Это стало бы позором, пятном на фамильном гербе Тюдоров. Нет, он не хочет этого! И жалеет Катерину, хотя как он считал, жалеть-то надлежит именно его.

Королева увидела на его лице это выражение потаенной обиды и гнева, и от сознания, что та, другая, легко переносит свое положение, ей стало страшно, горько, захотелось плакать. Чтобы отвлечься, она справилась о новом герцоге Саффолке.

– Он шлет тебе свои изъявления сочувствия, – отвечал король. – Сейчас он самая популярная особа при моем дворе. Недаром надменные Говарды так стремятся породниться с ним.

– Помолвка с Элизабет Лизл? – спросила Катерина. – Этот союз, говорят, уже стал притчей во языцех. А Брэндон что, упрямится? Ведь породниться с Говардами – такая честь...

Генрих и сам отлично видел, что для укрепления позиций Саффолка при дворе ему был бы очень полезен этот союз. Почему же такой политик, как Брэндон, не поймет этого? Не оттого ли, что все ещё влюблен в его сестру Мэри? Ведь Генрих нет-нет, да замечал в глазах Чарльза какую-то потаенную грусть, как и замечал, с какой жадностью вслушивается Брэндон в новости из-за моря. Глупец! Мэри Английская не для него, она королева Франции. Как можно настолько забыться, чтобы продолжать мечтать о неосуществимом? Разве и так Генрих не проявил милость, позволив им проститься? Как вообще можно увлечься женщиной настолько, чтобы забыть о своем долге, сделать из своих амурных похождений скандал? Увы, Генрих ещё не знал, что и ему однажды придется испить эту чашу до дна, и из-за прекрасных глаз женщины стать предметом шуток и пересудов по всей Европе...

Сейчас же он с силой хлопнул ладонями по подлокотникам кресла.

– Саффолк обручится с Элизабет Лизл – это дело решенное. Правда, невеста ещё совсем дитя, ей нети одиннадцати лет. Худенький нескладеныш – ни красавица, ни дурнушка. Но однажды она расцветет и ещё родит славному Чарльзу немало крепких мальчуганов...

Он осекся. Да, у Брэндона, у которого и так уже есть дети, есть шанс сделать ещё пару-тройку здоровых парней. А вот он... Генрих посмотрел в напряженное, некрасивое лицо королевы. Ему было жаль её, но одновременно он злился. И почему это рождение ребенка, самое обычное дело для любой женщины, является такой трудноисполнимой задачей для коронованных особ? И ещё он вспомнил о письме своего посла графа Вустера с извещением, что его сестре Мэри так и не удалось зачать от Людовика. Чего она там тянет? Ей надо быть поласковее с Валуа... пособлазнительнее. Ведь этот петух и так стар, его время на исходе.

Генрих встал, поцеловав жену в щеку.

– Отдыхайте, душечка. А я пойду ещё раз просмотрю корреспонденцию.

У себя в кабинете он вновь перечитал послание графа Вустера. Тот писал, что Мэри все почитают и любят, а Людовик просто воспрял в её присутствии, называет королеву своим самым дорогим сокровищем, восхищается её райской красотой. Генрих хмыкнул: одного восхищения в деле зачатия престолонаследника мало. А тут ещё эта приписка – дескать, Мэри напоминает августейшему брату о его клятве. Какова наглость! Ей не о Брэндоне надо думать, а о своем троне и о том, чтобы удержаться на нем... после смерти Людовика, которая, что там таиться, уже не за горами.

Король решил пойти к Вулси. Вот кто всегда умеет найти выход в щекотливой ситуации. Он-то наверняка что-нибудь посоветует.

Рабочий покой канцлера-епископа был весь увешан коврами. При дворе знали, как Вулси любит ковры и скупает их по всему свету. В его кабинете их разве что на потолке не было, и от этого рабочее помещение канцлера выглядело особенно пышным, уютным, хотя и излишне пестрым, демонстрируя показную чрезмерную роскошь, на которую так падок был выходец из низов, «мясницкая дворняжка» короля. Но в этом изобилии скрывался и свой расчет: ковры здесь служили своеобразной звукоизоляцией, создавая покой и тишину, заглушая шум от переполненного людьми дворца.