Королева ночи

Каша, конечно, не мясо, но есть ее можно. Правда, сразу вспоминалась институтская столовка, где кормили также противно и невкусно, но когда голоден и выбора нет, то и такая еда — благо…

Глава третья

У меня в жизни хорошего было немного, а уж по-настоящему моим вообще ничего назвать не могу — одежду обычно донашивал старших братьев, обувь тоже. Оружие — меч или кинжал они мне давали свои, когда приходилось сражаться на плацу с каким-нибудь новобранцем для тренировки.

Этот оберег, который мне дала повитуха, стал первой вещью, которая принадлежала мне, а если еще учитывать что он от моей матери, которую я никогда не видел, то ценность его вырастает в тысячи раз. Никому его не отдам!

Я хмуро взглянул на женщину. Разговор у нас продолжался уже довольно долго, все уже было сказано, осталось немного. У меня слезы пробивались изнутри, я их едва сдерживал. Мне было жалко себя и мать, умирающую оттого, что роды принимала неумелая девчонка, она и убила своей неумелостью, а не я, но только сказать этого сейчас не мог, повитуха уже ответила перед богом, семнадцать лет страха — это очень много.

— И чем все закончилось?

— Твой отец пил несколько дней, а ты лежал и умирал. Кормить и заботиться о тебе было некому, но тебе повезло, что одна из твоих сестер узнала о только что родившей женщине, которая жила на соседней улице. Если честно, то ей моя мать рассказала, жалко тебя стало.

— Жалко?

— Жалко и страшно. Она подумала, что твоя мать обладала магией, а такие просто не умирают, души их на небо не уходят, а здесь остаются и наблюдают. Особенно души матерей, они о своих детях даже после смерти беспокоятся. Вот она об этом подумала и решила, что мне твоя мать не простит, если ты умрешь.

— Как она о моей кормилице узнала?

— Она у нее роды принимала. Эта женщина была простой, хоть работала в богатых домах служанкой. Мужа у нее не было, а ребенок вот родился, наверно согрешила с кем-то из богатеев, такое часто бывает. Она тоже странной была, выла по-волчьи от боли, когда рожала.

— Выла?

— Многие женщины кричат от боли, орут по-разному, кто на что способен, иногда от такого крика с ума можно сойти. Эта выла, такое тоже бывает, хоть и редко. В этих родах была еще одна странность. Ребенок родился с ног до головы покрытый густой шерстью, как звереныш, а женщина потребовала дитя и его вылизала вместо того, чтобы вымыть.

— Вылизала?

— Правда, странно? Но так было. Самое главное, у нее были две большие крепкие груди, в которых молока хватило бы на четверых. Когда моя мать их увидела, то сразу вспомнила о тебе и передала твоей сестре через соседей, тем самым спасая твою жизнь, а может и мою.

— Спасибо, но если честно, то благодарности почему-то не испытываю. Жизнь у меня не столь хороша, чтобы радоваться, и никогда не была такой. С детства меня обвиняли в том, что именно я убил свою мать.

— Прости, если можешь, — повитуха снова выпила своего отвара и тихо взвыла от горя, но тут же остановилась, увидев мой предостерегающий взгляд. Мне и без ее воплей было тяжело, итак боролся с собой, чтобы ее не убить, хоть особой ненависти ней не испытывал. — Моя мать это сделала, что от меня беду отвести, так что ты ей ничего не должен и мне тоже. — Женщина тяжело вздохнула, допила травяной настой. — А теперь уходи, я тебе больше ничего не должна. Если считаешь виноватой, убей.

— Не в этот раз… — я встал, уже приняв решение, хоть и далось оно мне не просто. — Ты дала мне возможность выжить, я плачу тебе тем же. Живи, хоть в этом нет ничего хорошего ни для тебя ни для меня…

— Как знать, как знать… — повитуха покачала головой. — Я многое повидала и знаю, кто как рождается, так у того и жизнь будет. Ты появился в борьбе, значит, вся твоя жизнь будет такой. Но в этом я не виновата. Такова твоя судьба.

Права была эта женщина. Это я сразу понял. Родился, убив, и умру, убивая. Пусть невольно, пусть не желая. Не вольны мы выбирать свой путь, он уже сложен до нас, хоть и не полностью, изменить можно, но начало пути уже отмеряно. Борьба тоже будет — уже началась.

Я шел, думая о своем молочном брате, о том, кто, как она сказала, появился волосатым. Его звали Денисом. И он никогда не был волосатым. Выглядел таким же, как все. Может и родился так, но должно быть все волосы потом выпали. Хотя, если вспомнить первые дни своей жизни, то когда сосал материнскую грудь, рядом со мной также чавкал какой-то волосатый, теплый комочек.

Но это я мог и придумать. Никто не может похвалиться, что помнит всю свою жизнь с рождения до смерти, так мы устроены, и хорошо, что так.

Для меня Денис был настоящим братом, я любил его и защищал от мелкоты на улице, когда они к нему приставали, потому что он был хрупким и каким-то неуклюжим. Да и к матери молочной относился с обожанием.

Наверно потому, что своей мамы у меня не было, а эта простая женщина делила поровну свою ласку между мной и Денисом, никому из нас не отдавая предпочтения.