Королева ничего

– И ты не хочешь, чтобы я наказал ее еще сильнее, когда стану Верховным королем, так? – спрашивает Мадок. – Но ты не думай, что я не горжусь Джуд. На самом деле она многого добилась, очень многого. Пожалуй, она похожа на меня больше всех из моих детей. И как все дети в мире, она была бунтаркой, стремилась ухватить больше, чем в руках умещалось. Но ты…

– Я? – Отвожу глаза и смотрю на костер. Неприятно слышать, когда он говорит обо мне в третьем лице, но еще противнее было бы услышать то, что предназначено только для ушей Тарин. Я чувствую себя так, словно сейчас ворую что-то у сестры, но при этом не вижу возможности прекратить этот разговор, не выдав себя при этом.

Он тянется, чтобы взять меня за плечо. Этот жест был бы ободряющим, если бы его рука не давила слишком сильно, если бы когти были не такими острыми. Мне кажется, что он собирается сейчас схватить меня за горло и сказать, что я попалась. Мое сердце начинает частить.

– Ты, должно быть, думала, что я отдавал Джуд предпочтение перед тобой, несмотря на ее неблагодарность, – говорит Мадок. – Но это просто потому, что я понимал ее лучше, чем тебя. Хотя у нас с тобой тоже есть кое-что общее – у нас обоих неудачный брак.

Я искоса бросаю на него взгляд, чувствуя одновременно облегчение и недоверие. Неужели он действительно считает, что его брак с нашей матерью был похож на брак Тарин с Локком?

Мадок отодвигается от меня, чтобы подбросить в костер новое полено.

– И оба брака закончились одинаково трагически, – добавляет он.

– Но ты же не думаешь на самом деле… – прерывисто втягиваю я в себя воздух и замолкаю, не зная, какую ложь мне выбрать. Не знаю даже, стала бы Тарин вообще лгать.

– Нет? – спрашивает Мадок. – Но кто убил Локка, если не ты?

Я долго не могу придумать подходящий – ответ.

Коротко хохотнув, Мадок тычет в мою сторону своим когтистым пальцем и радостно восклицает.

– Это была ты! Черт побери, Тарин, ты всегда казалась мне мямлей, но теперь вижу, как сильно я в тебе ошибался!

– Ты рад, что я убила его? – Такое впечатление, будто тем, что Тарин убила Локка, он гордится куда больше, чем всеми остальными ее достоинствами и талантами, такими, например, как умение утешать других, со вкусом одеваться и выбирать нужную ложь, чтобы заставить людей любить ее.

– Мне он никогда не нравился, ни живым, ни мертвым, – не переставая улыбаться, пожимает плечами Мадок. – Я всегда только за тебя волновался. И мне жаль, если ты грустишь о том, что его больше нет. Впрочем, если тебе хочется оживить Локка только для того, чтобы можно было снова убить его, то это я легко могу понять. Мне хорошо знакомо это чувство. Но, возможно, ты свершила правосудие, и теперь тебя просто беспокоит то, что оно может быть жестоким.

– Почему ты считаешь, что он заслуживал смерти? Что такого, по-твоему, он мне сделал? – спрашиваю я.

Мадок ворошит костер, и в воздух поднимается сноп огненных искр.

– Я считаю, что он разбил твое сердце. Ну а дальше, как говорится, око за око, сердце за сердце.

Я вспоминаю, каким было ощущение, когда я приставила нож к горлу Кардана. От панической мысли о том, какую власть он имел надо мной до понимания того, с какой легкостью можно положить конец всему этому.

– Ты поэтому убил маму?

– Свои инстинкты я отточил в бою, – вздыхает он. – Иногда они берут во мне верх и в мирное время.

Я раздумываю над его словами, пытаюсь представить, каково это – приучить себя сражаться и убивать. Снова и снова убивать. Представляю, что его сердце превратилось от этого в кусок льда, который невозможно растопить. Интересно, торчит ли уже осколок такого же льда и в моем сердце?

Какое-то время мы оба сидим молча, слушая потрескивание и шипение пламени. Затем Мадок вновь начинает говорить:

– Когда я убил твою мать – нет, твою мать и твоего отца, – я изменил тебя. Их смерть была жестокой, но она же стала огнем, который переплавил вас, девочки, всех троих. Окуни раскаленный меч в масло, и любая крохотная трещинка превратится в трещину и расколет меч. Но вас, раскалив, омыли кровью, и никто из вас не сломался, вы все только закалились. Возможно, то, что ты оборвала жизнь Локка, это скорее моя вина, а не твоя. Если тебе тяжело нести груз того, что ты сделала, отдай это бремя мне.

Я вспоминаю слова Тарин: «Ни у кого не должно быть такого детства, какое было у нас».

И все же мне хочется подбодрить Мадока, хотя я, наверное, никогда не смогу простить его. Что сказала бы сейчас Тарин? Не знаю, но было бы нечестно утешать Мадока словами, сказанными от ее лица.

– Пойду отнесу это Ориане, – говорю я, указывая на свою корзинку. Поднимаюсь с бревна, но Мадок хватает меня за руку.

– Не думай, что я забуду о твоей верности, – задумчиво смотрит он на меня снизу вверх. – Ты смогла поставить интересы семьи выше своих собственных. Когда все это закончится, назови любую награду, и я позабочусь о том, чтобы ты ее получила.