Генрих Наваррский поразился скрытности и ловкости супруги. Найти способ уничтожить такого осторожного хитреца, которого несколько лет не могли подловить, чтобы убить, могла только женщина, причем умная женщина.
Беда была в том, что они больше не доверяли друг другу.
Король бушевал; если побег его брата Франсуа и взволновал, то не настолько, с глупым и трусливым Алансонским справилась мать, а кто мог справиться с Генрихом Наваррским? Но больше всего Генриха бесило понимание, что сестрица снова помогла бежать тому, кто по его воле сидел под стражей. Генрих ни на минуту не поверил, что Маргарита и сама не знала о предстоящем побеге.
– На сей раз ваши слезы нас не обманут! Вы столь грешны, что вам нет веры!
Королева-мать смотрела на беснующегося сына и с ужасом думала не о том, что он прав, а о том, насколько Генрих в гневе похож на Карла. Неужели и этот сын подвержен недугу, как предыдущий? Нет, только не это, Генрих не может стать столь же безумен, как был Карл!
Королева-мать неожиданно заступилась за дочь, но вовсе не потому, что жалела Маргариту или считала ее невиновной, Екатерина Медичи и сама с удовольствием потаскала бы хитрую бестию за волосы и надавала ей пощечин, а еще посадила на хлеб и воду в одной рубашке в холодный подвал. Но королеву-мать испугал вид короля, глаза которого стали просто страшными, а лицо постарело сразу на десяток лет. Генриху нельзя позволять злиться, иначе он не просто потеряет свою красоту, о которой так печется, но и впрямь станет безумен.
Екатерина Медичи успокаивала сына, а тот все выговаривал сестре:
– И не пытайтесь сказать, что вы ничего не знали! Вы также причастны к убийству Беранже Дю Гаста, уже за одно это вас стоило бросить в тюрьму!
Изо рта короля вместе с гневными словами летела слюна, голос хрипел, глаза стали совсем злыми…