Королева-Малютка

Это и в самом деле был Гектор – граф Гектор де Сабран.

Он сопровождал в Париж герцога и герцогиню де Шав.

XX МАРКИЗ САЛАДЕН

Саладен теперь глотал шпаги лишь в фигуральном смысле. Он дебютировал на сцене великого театра, где давно мечтал занять свое законное, как ему казалось, место. Он был теперь – парижский негоциант. Столица мировой цивилизации настолько кишит негоциантами подобного рода, что мне даже совестно входить в детали его коммерческих операций.

Подобно Меркаде, он был аферистом, но аферистом мелкого пошиба, и ему все еще не удавалось выбиться на заметные роли.

Тем не менее, его очень хорошо, слишком хорошо знали завсегдатаи Биржи и пятачка перед Оперой, где знаменитый марселец, производивший смотр всем мелким хищникам, говорил о нем:

– Язык у него здорово подвешен и прыти вполне достаточно; он славно бьет копытом, но все время кажется, будто он глотает шпагу.

Марселец этот наградил прозвищами многих сомнительных дипломатов. Это было его ремеслом. Прозвище «шпагоглотатель» так и осталось за господином маркизом, хотя никто на бульварах не подозревал об актерском прошлом Саладена.

Я забыл сказать, что Саладен совершил обычную оплошность ловкачей из театра и из провинции – он присвоил себе титул маркиза. Это было лишним. Маркиз-перекупщик внушает доверие лишь в том случае, если ему удалось наворовать миллионы.

А Саладен этого еще не достиг. Он занимался мелкими делишками, обитал на шестом этаже и вьщелялся лишь одной приметой роскошной жизни – имел собственного камердинера.

Это был довольно уродливый и уже старый камердинер, чья ливрея изрядно поизносилась во всех кабаках Монмартра. Почти не уступая в краснобайстве своему господину, он рассказывал его романтическую историю любому, кто соглашался слушать.

По словам этого красноречивого камердинера, молодой маркиз Розенталь был отпрыском древнего немецкого рода. Описание замка, где появился на свет господин маркиз – с донжоном, башнями, подъемным мостом – занимало не меньше десяти минут.

Детали повествования часто менялись, но суть оставалась неизменной и состояла в следующем:

Господин маркиз перенес в молодости много страданий по причине любви к матери из славной польской семьи, ставшей жертвой мужа-пруссака. В возрасте четырнадцати лет отец изгнал его из дома, и с той поры юный Франц де Розенталь скитался по всей Европе, изредка получая деньги от любящей матери. В силу этого он совершенно утерял немецкий акцент и приобрел репутацию блестящего кавалера при многих европейских дворах. К несчастью, мать его в конце концов покинула этот бренный мир, не вынеся жестокого обращения со стороны презренного мужа, который лишил Франца де Розенталя всякого вспомоществования.

– Но для нас это лишь временный упадок, – завершал свой рассказ камердинер, откликавшийся на имя Мейер. – Наш палач не вечен, и, по непререкаемому закону природы, господин маркиз вскоре вступит во владение землями, чья обширность превосходит воображение и может вызвать зависть у многих принцев.

Я не берусь утверждать, что Париж окончательно излечился от веры в подобные байки; здесь многих обкрадывают на американский лад; но друг наш Симилор, даже приняв германское имя Мейер, до такой степени сохранил выговор парижского босяка, научившегося высокопарным речам в роли ярмарочного зазывалы, что поверить ему было бы непростительной глупостью.

Он был по-своему неглуп, этот злосчастный Симилор: обладал некоторой ловкостью и, разумеется, начисто был лишен предрассудков – но, как любил он говаривать, не было ему ни в чем удачи и везло разве что с дамами.

Впрочем, и молодой маркиз не выказывал должного почтения к сединам верного слуги. Многие были свидетелями, как хозяин вышвыривал старика Мейера за дверь пинком: возможно, тот был излишне резок во время перебранок, но в результате ему приходилось ночевать на улице или же спасаться в гостеприимных кабаках в районе рынка, которые не закрываются никогда.

Однако утром он неизменно возвращался, а маркиз, судя по всему, был незлопамятен, ибо не отказывал ему от дома.

Бывало, правда, и по-другому: поставщики, явившись без приглашения, заставали господина де Розенталя и его Мейера за одним столом – оба покуривали и братски распивали одну бутылку на двоих.

Именно такую картину можно было наблюдать и сегодня – вечером одного из августовских дней 1866 года – в тот момент, когда мы приглашаем читателя заглянуть в скромное жилище, где господин маркиз прозябает в ожидании громадного наследства предков.

Трапеза происходила в мансарде дома, расположенного на улице Нев-Сен-Жорж. В квартире было еще две маленьких комнатки, и стоило все это удовольствие семьсот франков в год – однако господин маркиз уже трижды просрочил выплату.

Стол бы накрыт; иными словами, на биржевой газете, служившей скатертью, лежала нарезанная толстыми кусками колбаса, ломти хлеба, полузасохший сыр и банка с двумя литрами разливного вина.

Симилор-Мейер жевал, а маркиз Саладен де Розенталь медленно прохаживался из одного угла в другой, сложив руки за спиной.