Королева-Малютка

– Да что тут говорить, – судачили на площади, – с ума она сойдет, да и точка. Она так гордилась своим ребенком! А ведь она уже пережила большое горе, когда исчез отец девочки!

– А помните маленькую Клеманс с улицы Моро? – припомнил какой-то старичок, – Когда у этой хохотушки украли ребенка, она и не думала с ума сходить. Она написала письмо в газету, его напечатали, несмотря на ошибки, и оно так и вышибало из всех слезу. Правда, потом Клеманс утопилась.

– Она тоже была прехорошенькой! – сообщил мужской голос из толпы.

– А ее мальчик был такой отчаянный! – заявила какая-то женщина.

– А ведь это Медор, верный пес матушки Нобле, нашел ее тело в канале… – заметила одна из женщин:

– Полицейские хороши только для того, чтобы мешать людям спокойно ходить по улицам! Ни на что другое они не годятся! – саркастически проговорил старичок.

Теперь вы понимаете, почему Медор устроился на полу под дверью Глорьетты. Память его была не отягощена излишними воспоминаниями, однако все, что он помнил, он помнил хорошо.

Он не хотел, чтобы Лили постигла участь крошки Клеманс, которая, пока не похитили ее ребенка, всегда смеялась, и чье тело Медор обнаружил в канале.

И все же, почему он так заботился о Лили?

Совершенно очевидно, что он принадлежал к тем творениям Господним, которых презрение богатых и милосердие бедных относит к разряду изгоев. Поэтому объяснение его действий следует искать в словах, произнесенных им в Ботаническом саду:

– Эта женщина слишком несчастна!

Действовал ли он из жалости? Да, разумеется, ибо у изгоев есть сердце; к тому же, как и многие другие, он был поражен исключительной красотой Лили.

Но кроме этого было и еще кое-что.

Несомненно, сама Лили уже давно забыла о том дне. Как-то утром, когда она только переехала жить в этот дом, выйдя на улицу с маленькой Жюстиной на руках, она увидела, что со стороны набережной движется похоронная процессия нищих.

За черными нищенскими дрогами следовал Медор; несчастная, совершавшая свой последний путь на кладбище, была его матерью.

Лили проводила Медора до кладбища Пер-Лашез.

И Медор до сих пор не поблагодарил ее.

С тех пор они больше не встречались. Теперь настала очередь Медора. Он не считал неудобством провести ночь на каменных плитах лестничной площадки. Если понадобится, он готов сделать для Лили гораздо больше.

Медор слышал, как захлопнулись обе половинки окна, затем ему показалось, что Лили, внезапно засуетившись, принялась расхаживать из угла в угол; шаги ее были необычайно быстрые.

Помимо реки есть и другие способы уйти из жизни; Медор испугался и приник к замочной скважине.

Страх его только возрос. Он увидел, как Глорьетта торопливо насыпает уголь в жаровню, зажигает огонь и изо всех сил раздувает пламя.

Все жильцы старых парижских домов прекрасно знают, зачем разжигают уголь, плотно закрыв окно в комнате, не имеющей каминной трубы.

Из-за тонкой двери доносились звуки – Лили разговаривала сама с собой.

– Ах, вот и ужин! – нараспев произносила она своим чистым и нежным голосом. – Да, да, ужин! Время уже позднее! После прогулки всегда очень хочется есть…

И она вновь принялась дуть изо всех сил.

Медор потряс своей большой головой и подумал:

«Однако этот ужин она готовит вовсе не для себя!»

Внезапно молодая женщина прекратила раздувать угли. Громко вскрикнув, она обеими руками схватилась за сердце и страшно застонала.

Она.словно окаменела, застыв на месте: глаза ее были широко раскрыты, волосы разметались по плечам.

Она забыла про жаровню, и та потухла.

Близилась ночь. Как раз в это время Саладен покидал фиакр на дороге в Мезон-Альфор.

Лили молчала. Опустив голову, она присела на край кровати. Волосы упали ей на лицо.

Глубоко вздохнув, Медор занял свое место у двери ее комнаты.

Время шло. На площадке стало совсем темно, когда Медор услышал, как Лили зажигает серную спичку. Из-под двери просочился свет.

– Боже мой! Боже мой! Боже мой! – раздались отчаянные возгласы; Медор не узнал голоса Лили. – Это правда, это правда, это правда!

Затем послышались душераздирающие рыдания, пронзительные, словно это рыдала сама душа.

Наступил кризис.

Каким бы простаком ни был Медор, он все прекрасно понимал.

Приподнявшись на локте, он прерывисто и часто задышал: так, высунув язык, дышит несчастная собака.

Он весь превратился в слух.

– Еще сегодня утром она была здесь, – причитала Лили. – Когда я простилась с ней на площади, сердце мое сжалось, словно предчувствуя беду. Но разве каждый раз, когдая оставляла ее, мое сердце не сжималось от тоски? А потом, возвратившись и заключив ее в объятия, разве я не смеялась над своими страхами? Чего мне бояться? Ах! А вот и место, где я в последний раз поцеловала ее! Она провожала меня взглядом: знала ли она, посылая мне воздушный поцелуй, что все кончено… Все! Все! У нее больше нет матери! И это в ее возрасте! Нет матери! А я так боялась умереть!

Голос несчастной женщины дрожал и слабел.