Королева Бедлама

— Мистер Примм, — ответил Рэмсенделл, — никогда не называл ее иначе, нежели «Мадам» или «Леди». Если вообще говорил о ней, что случалось нечасто, и она всегда была в том состоянии, в котором вы видите ее сейчас. В его письмах речь шла о «клиентке», имя не упоминалось никакое. Нам выдается годовая оплата — кстати, весьма солидная, — чтобы мы содержали Мадам в таких вот условиях, отдельно от прочих пациентов и среди привычных предметов из ее, позволю себе сказать, прошлой жизни. У нее ни разу не было ни одного посетителя, но каждый год шестнадцатого апреля посыльный от мистера Примма привозит нам деньги. В тот самый первый апрель четыре года назад он предупредил нас, что любая попытка с нашей стороны выяснить личность Мадам или же ее историю приведет к немедленному ее изъятию из нашей больницы. Он утверждал, что его клиент выдал ему полную доверенность, и потому мы подписали письмо о ее приеме к нам на этих условиях.

— Его клиент, — проговорил Грейтхауз с некоторой брезгливостью в голосе. — Какой-нибудь молодой кобель, женившийся на богатой старухе и засунувший ее сюда, когда она спятила? И он забрал все ее состояние и даже обручальное кольцо с нее содрал?

— Мы рассмотрели такую возможность и отвергли ее. — Хальцен снова разжег трубку и стоял сейчас у окна, выходящего на сад. — Вам прежде всего следует понять, мистер Грейтхауз, что все мы здесь участвуем в экспериментальном лечении. Мы верим, что личностям с ментальными расстройствам и можно помочь и иногда даже вернуть их в общество. Вот почему мы построили этот дом и сделали в нем четыре палаты — лечение, проводимое в привычной нашим пациентам обстановке, а не в хаосе сумасшедшего дома, идет им на пользу. По крайней мере мы на это надеемся.

— Палаты в этой части нашей больницы обходятся, как я уже сказал, весьма дорого, — продолжал Рэмсенделл. — Мы сомневаемся, чтобы кто-либо «засунул», по вашей формулировке, сюда своего родственника или позаботился обеспечить ему привычную обстановку и мебель. Нет, мы уверены, что клиент мистера Примма глубоко озабочен благополучием Мадам. Очевидно, что Примм искал такие условия в учреждении квакеров, и там ему сообщили о нашей больнице.

— Эта леди сейчас здесь единственный жилец? — спросил Мэтью.

— Нет, в первой палате есть другая пожилая женщина. К сожалению, она прикована к постели. Но там нам известно ее имя, ее обстоятельства, и ее часто навещает сын и две дочери. Мы могли бы с гордостью сказать, что помогли ей отчасти восстановить дар речи.

— Но это же бессмысленно, — сказал Грейтхауз на тон выше, чем нужно. — Зачем вам вообще что-то выяснять об этой женщине, если… — Он замолчал, потому что дама в кресле издала еле слышный вздох. Снова шевельнулись ее губы, но без звука. Мэтью заметил, что она взглядом проследила мелькнувшую за окном сойку. И когда Грейтхауз снова заговорил, он будто ступал по яичной скорлупе: — Если, — повторил он, — мистер Примм вам это запретил?

— Если коротко, — ответил Рэмсенделл, — то потому что мы не проститутки.

— Ну, — несколько нервно засмеялся Грейтхауз, — я такого и не предполагал.

— Я хочу сказать, что мы — врачи. Профессиональные целители. Мадам здесь находится четыре года без малейших пока изменений. Мы с Кертисом уверены, что если бы мы знали ее историю, то могли бы ей помочь… — он запнулся, ища формулировку, — выбраться из той скорлупы, что она воздвигла, чтобы не допускать к себе мир. Мы думаем, что она пережила сильный шок, и такой метод выбрал ее разум, чтобы уцелеть. — Он подождал, чтобы Грейтхауз и Мэтью поняли его диагноз. — Да, мы с радостью принимаем деньги мистера Примма и пускаем их в нашей больнице на благие цели. Да, мы подписали условия, полностью осознавая, в чем они нас ограничивают. Но это было четыре года назад. Сегодня вы приехали сюда, чтобы установить личность Мадам и узнать ее историю, не вовлекая в это мистера Примма.

Мэтью и Грейтхауз переглянулись, обменялись непроизнесенным вопросом: «Это возможно?»

— Есть еще одна вещь, которая может вам показаться интересной. — Рэмсенделл подошел к столу, где лежала «Уховертка», поднял ее и показал своим гостям. — Как я уже сказал, Мадам любит, чтобы ей читали. Иногда она кивает или издает тихие звуки, которые я считаю одобрением — когда я читаю ей библию или какую-нибудь другую книгу. В пятницу вечером после ужина я читал ей из этого листка. И впервые она повторила слово, которое от меня услышала.

— Слово? И какое это было слово? — спросил Грейтхауз.

— Если точнее, это было имя. — Рэмсенделл показал пальцем на место в статье. — Деверик.

Мэтью промолчал.

— Я снова перечитал статью, но реакции не было, — продолжал Рэмсенделл. — То есть речевой реакции. При свете ламп я увидел, что Мадам плачет. Вы видели когда-нибудь, господа, чтобы человек плакал беззвучно? Не меняя выражения лица, которое держится час за часом и день за днем? Но я видел, как текут слезы у нее по щекам. Она проявила эмоциональную реакцию на это имя, и это крайне примечательно, поскольку за четыре года ее пребывания здесь это проявление эмоций — первое.