Королева Бедлама

– Филип, это я, Мэтью Корбетт! Что стряслось?

– Мэтью! Мэтью! Там… человека убили! По-порезали всего!

Кови так в него вцепился, что они оба чуть не шлепнулись в грязь, а Мэтью потом едва не свалился от запаха перегара. Глаза у Кови были налиты кровью, под ними лежали темные круги; судя по всему, от увиденного у бедняги хлынуло из носа: по губам и подбородку тянулись поблескивающие на свету нити слизи.

– Там труп, Мэтью! По-помилуй боже, весь изрезанный!

Кови, некрупный юноша на три года младше Мэтью, был так пьян, что еле стоял на ногах – пришлось схватить его за талию. Однако он все равно трясся и шатался, а потом начал рыдать, и колени у него подогнулись.

– Господи! Господи, я ж чуть на него не наступил!

– На кого? Кто там, Филип?

Кови смотрел на него невидящими глазами, слезы струились по щекам, рот кривился.

– Не-не знаю… – заплетающимся языком ответил он. – Порезали его всего! Вон там лежит!

– Там? Это где?

– Вон там. – Кови махнул в конец Смит-стрит, и тут Мэтью увидел свежую кровь на обеих его руках, а заодно красные пятна и отвратительные черные сгустки на собственной белой сорочке.

– Господи! – вскричал Мэтью, отшатываясь.

Ноги у Кови подогнулись, и он упал на мостовую, давясь и что-то бормоча. Почти сразу его начало выворачивать наизнанку.

– Что такое? Что за шум?

Со стороны «Рыси да галопа» к ним приближались два фонаря. Через несколько секунд Мэтью различил силуэты четырех человек.

– Сюда! – заорал Мэтью и тут же сообразил, как глупо и бессмысленно это прозвучало, люди ведь и так сюда шли. Для ясности он решил добавить: – Я здесь! – что было уж совсем ни к чему, ибо в тот же миг свет фонарей упал на него, последовали охи, ахи и полная сумятица: от вида окровавленной рубашки Мэтью прибывшие начали врезаться друг в друга, точно быки, которых охаживали палками.

– Мэтью? Да ты весь в крови! – Феликс Садбери посветил фонарем на Кови. – Это его рук дело?..

– Нет-нет, сэр, он…

– Констебль! Констебль! – заголосил стоявший за спиной Садбери человек. Его пронзительным голосом впору было вышибать двери и оконные ставни.

Мэтью отвернулся и, торопясь скрыться от этого надсадного вопля, поспешил мимо Филипа Кови по Смит-стрит. Он поднял фонарь повыше и ждал, что вот-вот наткнется на израненного бедолагу, однако на земле никого не было. В окнах начали зажигаться свечи, из домов выходили люди. Исступленно лаяли собаки. Где-то слева заревел осел – вероятно, в ответ на крик джентльмена с луженой глоткой, который приставил ладони ко рту и заорал: «Консте-е-ебль!» – крик сей, несомненно, переполошил даже огненнокрылых обитателей Марса.

Мэтью упорно шел на юг. Феликс Садбери все звал его по имени, но ответа не получал. Через некоторое время Мэтью увидел человека в черном, стоявшего на коленях под полосатым навесом давно закрытой на ночь аптеки. Тот обратил к нему мрачное лицо:

– Поднесите-ка сюда свет.

Мэтью повиновался, хотя и не горел желанием этого делать. Наконец его взору предстала картина целиком: двое стояли на коленях над трупом, растянувшимся на спине. На утоптанной английской земле поблескивала черная лужа крови. Человек, просивший поднести свет, – не кто иной, как преподобный Уильям Уэйд, – взял у Мэтью фонарь, чтобы посветить своему спутнику.

Спутник его – престарелый доктор Артемис Вандерброкен – тоже держал лампу, которую Мэтью сразу не увидел, поскольку священник загораживал собой ее свет. На земле рядом с врачом стоял раскрытый саквояж, а сам Вандерброкен склонился над убитым и разглядывал его горло.

– Вот это его порезали! – услышал Мэтью его слова. – Еще чуть-чуть – и пришлось бы хоронить голову отдельно от тела.

– Кто это? – спросил Мэтью, против собственной воли наклоняясь поближе. В нос ударил медный, тошнотворный запах крови.

– Сложно сказать, – ответил преподобный Уэйд. – Артемис, вы его узнаете?

– Нет, лицо слишком отекло. Давайте заглянем в карманы сюртука.

Тут к месту преступления подоспели Садбери и остальные, а с ними еще несколько человек. Вперед пробрался какой-то пьяница с изрытым оспинами и багровым от эля лицом. Алкогольные испарения висели вокруг него зловонным туманом.

– Да энто ж мой брат! – внезапно завопил он. – Исусе, брат мой, Дейви Мантанк!

– Это Дейви Мантанк! – проорал господин с луженой глоткой, вставши позади Мэтью (у последнего при этом едва не отвалились уши). – Дейви Мантанка убили!

Тут еще чья-то багровая физиономия пробилась сквозь толпу – причем где-то на уровне коленей.

– Это кто ж меня убил, мать вашу?..

– Попрошу не сквернословить! – осадил его Уэйд. – Так, все расступитесь. Мэтью, вы ведь порядочный человек?

– Да, сэр.

– Тогда подержите. – Священник протянул ему темно-синий бархатный кошелек, обмотанный кожаным шнуром и туго набитый монетами, а после – золотые карманные часы. – На них кровь, осторожнее. – Тут он впервые обратил внимание на окровавленную рубашку Мэтью. – Что с вами случилось?

– Да я…

– Вот! Уильям, глянь-ка! – Вандерброкен поднял фонарь и показал священнику что-то, чего Мэтью не видел. – Узор, – отметил врач. – Убийца вооружен не только острым клинком, но и извращенным остроумием.