Король воронов

Они вышли на свет. Хитрая силовая линия украла у них несколько часов, а они и не почувствовали, и теперь они сидели в пыльном Зеленом Доме, всего в паре сотен метров от того места, где умер Ганси. Ганси сидел в бальной зале, прислонившись к стене, в квадрате солнечного света, пробивавшегося сквозь грязные многостворчатые окна. Он тер лоб рукой, хотя вовсе не устал – настолько не устал, что подозревал и в этом фокусы силовой линии.

Всё было кончено.

Глендауэр умер.

Ганси был рожден для величия, говорили ясновидящие. Одна в Штутгарте. Другая в Чикаго. Третья в Гвадалахаре. Еще две в Лондоне. Ну и где оно, это величие? Возможно, Ганси его исчерпал. Или же величие заключалось лишь в способности находить старинные безделушки. Или в том, чем он мог быть для остальных.

– Поехали отсюда, – сказал Ганси.

Они пустились в обратный путь, в Генриетту – две машины держались рядом.

Понадобилось несколько минут, чтобы телефон Ганси зарядился, после того как его воткнули в прикуриватель, и всего несколько секунд, чтобы градом посыпались сообщения. Все эсэмэски, которые пришли, пока Ганси был под землей. О каждой возвещало гудение, телефон не умолкал.

Они пропустили вечеринку в честь предвыборной кампании.

Силовая линия похитила у них не несколько часов, а целый день.

Ганси попросил Блу читать сообщения вслух – до тех пор, пока он не понял, что больше не выдержит. Первые эсэмэски вежливо интересовались, где он. Может быть, он запаздывает на несколько минут? Потом начались тревожные размышления о том, отчего он не отвечает на звонки. Затем раздражение, непонимание. Почему он считает, что уместно опаздывать на школьное мероприятие? А затем, миновав гнев, вспыхнула обида.

«Я знаю, что у тебя своя жизнь, – говорила в автоответчик миссис Ганси. – Но я надеялась хоть несколько часов побыть ее частью».

Ганси почувствовал, как меч пронзил его грудь и прошел насквозь.

В прежние времена он бы вновь и вновь прокручивал в памяти свою неудачную попытку разбудить Глендауэра. А теперь он не мог выкинуть из головы образ родных, которые ждали его в Агленби. Мать думала, что он просто опаздывает. Отец думал, что у него какие-то проблемы. Хелен… Хелен знала, что Ганси занимается своими делами. Единственная эсэмэска от нее пришла в конце вечера: «Я так понимаю, король всегда побеждает, да?»

Он должен был им позвонить. Но что он мог сказать?

В груди Ганси, в горле, в черепе нарастало чувство вины.

– Знаешь что? – сказал Генри наконец. – Останови. Здесь.

Ганси молча остановил машину возле полянки для пикника, на которую указал Генри, за ними затормозил «БМВ». Они встали на крохотной парковке возле изящного кирпичного домика, в котором находился туалет, больше никого там не было. Солнце сменилось облаками – видимо, собирался дождь.

– Вылезай, – велел Генри.

Ганси посмотрел на него.

– Извини, что?

– Вылезай из-за руля, – сказал Генри. – Я знаю, тебе этого хочется. С той минуты, как мы уехали. Вылезай.

Ганси хотел возразить, но понял, что с трудом складывает слова. Точно так же у него тряслись колени в гробнице, эта дрожь не покидала его.

Поэтому он ничего не сказал и вышел. Очень тихо. Сначала Ганси думал зайти в туалет, но в последний момент свернул на полянку для пикников. Чтобы его не было видно с парковки. Очень спокойно. Он дошел до одной из скамеек, но не стал садиться. Вместо этого Ганси опустился на землю и обхватил голову руками. Он согнулся, сделался таким маленьким, что коснулся лбом травы.

Ганси не помнил, когда в последний раз плакал.

Он оплакивал не только Глендауэра, но и все версии самого себя, какими перебывал за последние семь лет. Ганси, который искал короля с мальчишеским оптимизмом и целеустремленностью. Ганси, который искал его с возрастающей тревогой. Ганси, который должен был умереть. Потому что в этом имелся некий роковой смысл. Нужна была чья-то смерть, чтобы спасти Ронана и Адама. Поцелуй Блу сулил гибель ее любимому. В этом году, согласно предсказанию, жизнь Ганси заканчивалась.

Глендауэр умер. Он всегда был мертвым.

А Ганси, в общем, хотел жить.

Наконец он услышал чьи-то приближающиеся шаги по листьям. Это тоже было ужасно. Он не хотел вставать, демонстрировать остальным свое заплаканное лицо и принимать их жалость; мысль о чужой благонамеренной доброте казалась почти столь же нестерпимой, как и мысль о приближающейся смерти. Впервые Ганси понимал Адама Пэрриша.

Он выпрямился и встал, стараясь сохранять достоинство. Но это была просто Блу, и почему-то Ганси не ощутил ничего унизительного в том, что она видела его побежденным. Она просто смотрела на Ганси, пока он отряхивал с брюк сосновые иголки, а потом, когда он сел на столик для пикника, девушка устроилась рядом и сидела, пока остальные не вышли из машин, чтобы посмотреть, чем они там заняты.

Они выстроились полукругом вокруг его импровизированного трона.

– Кстати о жертве, – сказал Ганси.

Все молчали. Ганси сам не знал, произнес он это вслух или нет.

– Я что-нибудь сказал? – уточнил он.

– Да, – ответила Блу. – Но мы не хотели об этом говорить.