Король в Желтом

Я слышал, как он колотит в двери Хауберков и кричит, как будто это могло разбудить мертвых.

Дверь мистера Уайльда была открыта, и я вошел, провозгласив: «Свершилось! Свершилось! Пусть народы восстанут и узрят своего Короля!», но, не увидев реставратора, отправился в кабинет и достал из футляра роскошную корону. Затем облачился в белую шелковую мантию с вышитым на ней Желтым Знаком и водрузил корону на голову. Наконец-то я стал Королем, Королем именем Хастура, Королем, – ибо узнал тайну Гиад, а мой разум измерил бездны озера Хали. Я был Королем! В серых предрассветных сумерках поднимется буря, которая потрясет оба полушария. И вот, когда мои нервы звенели от напряжения, а голова кружилась от размаха и великолепия дум, из глубины темного коридора донесся стон.

Я схватил сальный огарок и прыгнул к двери. Кошка пронеслась мимо меня будто демон, и свечка погасла, но мой нож был проворнее этой твари. Раздался визг. Я понял, что не промахнулся, и слушал, как она дергается и бьется во тьме. Через несколько секунд агония прекратилась. Я зажег лампу и поднял ее над головой. Мистер Уайльд лежал на полу с разорванным горлом. Едва я решил, что он мертв, как зеленые искры вспыхнули во впалых глазах, изувеченные руки дернулись, судорога растянула рот от уха до уха. На миг на смену отчаянью и ужасу пришла надежда, но, едва я склонился к мистеру Уайльду, глаза его закатились, и он умер. И пока я стоял во власти гнева и скорби, созерцая мою корону, империю, амбиции и мечты – всю мою жизнь, поверженную во прах вместе с мертвым учителем, они набросились на меня сзади и связали так крепко, что мои жилы вздулись как веревки. Я охрип от неистовых криков, но все еще боролся, разъяренный, истекающий кровью, и несколько полицейских выяснили, насколько остры мои зубы.

Затем, когда я уже не мог сопротивляться, они приблизились. Я видел Хауберка, а за его плечом – искаженное ужасом лицо моего кузена Луиса, и еще дальше, в углу комнаты, тихо плачущую девушку – Констанцию.

– А! Теперь ясно! – вскричал я. – Вы захватили трон и империю. Горе! Горе вам, увенчанным короной Короля в Желтом!

[Примечание редактора. Мистер Кастейн умер вчера в лечебнице для душевнобольных преступников.]

Маска

Камилла. Вы, господин, должны снять маску.

Незнакомец. В самом деле?

Кассильда. В самом деле, пришло время… Все сбросили их, все, кроме вас.

Незнакомец. На мне нет маски.

Камилла (в ужасе к Кассильде): Нет маски? Нет маски!

«Король в Желтом». Акт 1. Сцена 2.

I

Я слушал его завороженно, хотя и совсем не знал химии. Он взял белую лилию, которую Женевьева принесла в то утро из Нотр-Дама, и бросил ее в чашу. Жидкость тут же утратила свою кристальную чистоту. Лилию окутала молочно-белая пена и, опав, придала раствору жемчужный блеск. Оранжево-алые переливы играли на поверхности, пока луч, яркий, как солнце, не ударил со дна, оттуда, где находился цветок. На мгновение он погрузил руку внутрь и достал лилию.

– Это не опасно, – объяснил он, – если выбрать нужный момент. Золотой луч служит сигналом.

Он положил цветок мне на ладонь. Тот превратился в камень, в белейший мрамор.

– Посмотри, – сказал он. – Само совершенство. Какой скульптор сможет передать такое?

В мраморе, чистом, как снег, голубели тонкие, будто нарисованные карандашом жилки, тень румянца медлила в лепестках.

– Не проси у меня объяснений. – Он улыбнулся, заметив мое удивление. – Я понятия не имею, почему жилки и сердцевина окрашены, с ними всегда так. Вчера я экспериментировал с одной из золотых рыбок Женевьевы. Вот она.

Рыбка казалась мраморной, но стоило поднести ее к свету – и в камне узорно засинели сосуды, а глубина замерцала розой и перламутром. Я посмотрел вниз. Жидкость вновь казалась кристально чистой.

– Что, если я ее коснусь?

– Не знаю, – ответил он. – Лучше не пробовать.

– Любопытно, – сказал я. – Откуда взялся тот солнечный луч?

– Действительно как будто солнечный. Он всегда появляется, когда я погружаю в жидкость нечто живое. А вдруг, – продолжал он с улыбкой, – это искра жизни, стремящаяся к своему источнику?

Я погрозил ему муштабелем[3], но он лишь рассмеялся и сменил тему:

– Останься на ланч. Женевьева вот-вот вернется.

– Я видел, она шла к утренней мессе, – ответил я. – Свежая и прекрасная, как эта лилия, пока ты ее не испортил.

– Испортил? Так ты думаешь? – Борис помрачнел.

– Испортил, сохранил, трудно сказать.

Мы сидели в углу студии рядом с неоконченными «Мойрами». Он откинулся на софу, крутя резец в пальцах, снова и снова поглядывая на скульптуру.

– Кстати, – проговорил он, – я закончил старую, скучную «Ариадну» и, полагаю, отправлю ее в Салон. Она – все, что у меня сейчас есть, но после успеха «Мадонны», стыдно посылать такую безделицу.