Король терний

— Господи. — Мне нужно было кого-то ненавидеть, мне нужно было что-то, что отвлекло бы от огня, разъедающего меня изнутри. Горгот ждал. Он понимал все буквально. Я подумал о своем отце, его молодой жене и их новорожденном сыне, уютно расположившемся в Высоком Замке. — Повременим пока, — сказал я.

Окружающий мир воспринимался обрывочно, пока Горгот не положил меня на листья папоротника и Синдри не склонился надо мной.

— Uskit'r! — воскликнул он на древнем языке северян. — Плохо дело.

— По крайней мере, хоть наполовину я остался симпатичным. — Я повернул голову, чтобы сплюнуть в заросли папоротника кислую отрыжку.

— Надо возвращаться, — сказал Синдри. Он покрутил головой по сторонам, открыл рот и тут же его закрыл.

— Гог погиб, — сказал я.

Синдри покачал головой и уставился в землю. Втянул в себя воздух.

— Пойдемте, надо тебя доставить в крепость. Горгот?

Монстр не шелохнулся.

— Горгот с нами не пойдет, — воспротивился я.

Горгот склонил голову.

— Ты не можешь здесь оставаться, — забеспокоился Синдри. — Ферракайнд…

— Ферракайнд тоже погиб, — сказал я. Каждое произнесенное слово причиняло боль, все вместе они могли бы слиться в крик.

— Нет. — Синдри от удивления разинул рот.

— Мы не друзья, Йорг из Анкрата, — сказал Горгот еще более низким голосом, чем обычно. — Но мы оба любили мальчика. Ты полюбил его первым. Ты дал ему имя. И это что-то значит.

Я бы сказал ему: «Что за чушь ты несешь», — но не мог, боль была такой сильной, что губы не шевелились.

— Я останусь в Химрифте, в пещерах.

Я бы сказал: «Надеюсь, не задохнешься от вони троллей», — но даже пошевелить губами — высокая цена. Я лишь поднял руку. И Горгот поднял свою. На том и расстались.

Синдри закрыл рот и снова его открыл.

— Ферракайнд погиб?

Я кивнул.

— Ты можешь идти? — спросил он.

Я пожал плечами и остался лежать. Может быть, мог. Может быть, нет. Все дело было в том, что я не хотел этого выяснять.

— Я помогу. Лошади. — Сообразил Синдри. — Подожди здесь. — Он вытянул руки так, словно я поднимался, а он хотел меня остановить, затем крутнулся на каблуках и побежал с резвой прытью. Я подумал, что сообщенная мною новость подстегивала его сильнее моего плачевного состояния. Он хотел быть первым, кто принесет эту новость своим сородичам. И это справедливо.

Я смотрел на голубое небо и молил о дожде. Надо мной кружились мухи, привлеченные обгоревшей плотью, они хотели отложить в ней яйца. Вскоре я перестал от них отмахиваться. Лежал, постанывая, поворачиваясь то так, то эдак, словно это могло помочь. Время от времени терял сознание, во второй половине дня наконец-то пошел дождь, и я стал молиться, чтобы он перестал. Каждая капля дождя падала на обожженное лицо каплей кислоты. К вечеру налетели комары, кто знает, где они прятались днем. В Дейнлендзе их были тучи. Возможно, это объясняло, почему жители здесь были белолицыми. Кровососущие выпили их кровь. Я лежал, позволяя комарам поедать меня, и наконец я услышал голоса.

Подошел Макин, и мне хотелось молить его о смерти, но ожог не позволял произнести ни слова. Попробуй я открыть рот, я бы развалился на части, все раны сочились кровью. Затем появился Райк — черная громада на фоне темно-синего неба, и это меня немного приободрило. Не стоило при Райке показывать свою слабость. В его присутствии каким-то образом хотелось не умирать, а убивать.

— Видишь, Райк, ты пришел не зря. — Каждое слово оборачивалось для меня агонией.

Мы задержались в доме Аларика Маладоны на пять дней. Не в зале для гостей, а в парадном зале. Они поставили для меня стул на помосте, практически такой же величественный, как стул самого герцога. И я сидел на нем, завернутый в шкуры, когда дрожал от озноба, и раздетый по пояс, когда обливался потом. Макин и братья праздновали с людьми Маладоны. Впервые женщины появлялись свободно, приносили эль в кружках и рогах из кладовых, на поясе у них висели кинжалы, они ели за длинными столами вместе с мужчинами, пили и смеялись так же громко, как и мужчины. Одна, почти одного со мной роста, белая, как молоко, и красивая не женской округлостью, а сухопарой крепостью, подошла ко мне, ежившемуся в шкурах, и сказала:

— Спасибо большое, король Йорг.

— Я мог бы сделать больше.

Я чувствовал себя разбитым и безобразным, и это портило мне настроение.

Она усмехнулась.

— После того, как вы вернулись, земля больше не дрожит. Небо чистое.

— Что это? — спросил я. Она держала глиняный горшочек с какой-то густой жидкостью, черной и блестящей, и скрученную шкуру.

— Это мне Икатри дала. Целебная мазь от ожогов, и порошок, чтобы растворять в воде и пить, он убьет яд в твоей крови.

Мне удалось вымучить улыбку, насколько позволила боль.

— Старая ведьма, которая предсказала мне неудачу? Яд вскипит во мне, если я приму ее снадобья. Вероятно, тогда и сбудется ее предсказание.

Женщина — возможно, девушка — рассмеялась.

— Вельвы так не поступают. Кроме того, мой отец сочтет это дурной шуткой, если ты умрешь в его доме. Это плохо отразится на нем, а Икатри зависит от его расположения.

— Твой отец? — спросил я.