Я атаковал его комбинацией коротких точных уколов, ее я отрабатывал с Макином. Он парировал мои выпады без видимых усилий, отвечая на каждый контратакой, которую мне едва удавалось сдержать. Двор наполнился звоном металла. Я почувствовал, как музыка стали захватывает меня. Почувствовал, как холодный покой разливается по всему моему телу. Я слушал эту музыку. Без каких-либо мыслей в голове я бросился в атаку, наносил рубящие удары сверху, снизу, делал ложные выпады и движения, вкладывал всю свою силу в верно выбранные моменты, все мое тело ожило в движении, и только голова оставалась неподвижной. Я увеличил темп, потом еще больше, и еще. Были мгновения, когда я не видел ни своего, ни его клинка, только очертания наших тел; ритм танца подсказывал мне, какое сделать движение, как блокировать удар. Мечи звенели, завораживая быстрой ритмичной музыкой.
Суровое лицо старого мастера, казалось, не могло улыбаться, но улыбка прорвалась сквозь маску суровости. Я, как идиот, улыбнулся в ответ, обливаясь потом.
— Достаточно. — Мастер отступил.
Я с трудом удержал порыв, продолжая атаку, последовать за ним и опустил меч. Был особый восторг, в том, чтобы не размышляя, превратившись в чистый поток, жить на острие клинка. Сердце колотилось, я весь взмок, но не испытывал ни малейшей злости, которая обычно рождается в бою, даже учебном. В поединке с мастером меча мы творили красоту.
— Ты мог бы меня поразить? — тяжело дыша, спросил я. Старый мастер сохранил спокойный ритм дыхания.
— Мы оба выиграли, юноша, — ответил он. — Если бы я взял победу только себе, мы бы оба проиграли.
Для себя я расшифровал его ответ как «да». Но я понял смысл его слов. Я надеялся, что мне достало бы благородства отступить, если бы я увидел, что он слабеет. Не сделать этого — значит разрушить момент.
Шимон вернул свой меч в ножны.
— Можешь продолжать свой обед, стражник, — сказал он.
— И это все? — спросил я, когда он развернулся, чтобы уйти. — Никакого совета не дадите?
— Ты не старался в начале и слишком старался в конце, — сказал мастер.
— Но это не касается моей техники.
— У тебя есть талант, — проговорил он. — Надеюсь, не единственный. Возможно, другие таланты принесут тебе больше счастья.
И он ушел.
— Невероятно, — сказал Грейсан, когда я уселся за стол на свое место. — Ничего подобного видеть не приходилось.
Я не успел досыта погреться в лучах своей славы. Раздался звук колокола, он оповещал, что обед закончен, и я должен отправляться охранять Мрачные ворота.
Мрачные ворота сводили меня с ума. Я серьезно задумался над тем, чтобы открыться деду. Но мне также хотелось посмотреть изнутри, как устроен его двор, как живут мои родственники, какие они на самом деле. Мне хотелось заглянуть в глубину своего рода, не тревожа его своим внезапным появлением.
И следующую ночь я спал в помещении кордегардии, и проснулся, чтобы приступить к своим новым обязанностям. Похоже, Каласади не открыл дяде мою тайну. Думаю, он рассчитал, что, как только раскроется, кто я, это даст мне определенное влияние, и он не хотел получить в моем лице врага. А если он не раскроет мой секрет, кто узнает, что он им владел? И не будет ему никакого порицания за то, что он не вывел меня на чистую воду.
Моей новой обязанностью было охранять леди Агату, двоюродную сестру моего деда, которая уже несколько лет жила в Замке Морроу. Пожилая толстая дама была в том возрасте, когда ее вес начал таять, что свойственно глубокой старости. Как бы долго мы ни жили, умирать будем высохшими. Леди Агата любила все делать медленно. На меня она не обратила особого внимания, лишь ахнула при виде моего ужасного шрама и поинтересовалась, почему к ней не приставили более симпатичного стражника. К ее возрастным морщинам прибавилась обвисшая кожа, что свойственно полным людям, теряющим вес. Она походила на гигантскую рептилию, сбрасывающую кожу. Я следовал за ней по замку черепашьим шагом, что давало мне возможность хорошо его осмотреть, по крайней мере, ту его часть, что простиралась между уборной, обеденным залом, спальней леди Агаты и дамскими залами.
— Будь спокойным, мальчик, ты такой беспокойный, — сказала леди Агата.
Я попробовал в течение пяти минут простоять, не пошевелив ни единым мускулом. Начал практиковать такую неподвижность и полное молчание.
— Не надо быть таким быстрым со мной, — сказала леди Агата. — Твои глаза непрестанно перебегают с одного предмета на другой. Ты не можешь быть спокойным. И ты слишком много думаешь. Я вижу, что ты и сейчас думаешь.
— Извините, леди Агата, — сказал я.
Она фыркнула, беззвучно пошамкала губами, отчего затряслась челюсть, и откинулась на спинку кресла, утопая в черных кружевах.
— Играй, — велела она молодому музыканту с красивым и печальным лицом. Его талант и приятная внешность приковывали внимание леди Агаты и еще трех пожилых дам, расположившихся в одном из залов.
Казалось, что в эти залы женщины Лошадиного Берега приезжали умирать. Здесь не было ни одной дамы моложе шестидесяти.
— Ты снова создаешь беспокойство, — прошипела леди Агата.
— Прошу прощения.