Король-паук

«Мясников» же ничуть не волновали ни призрачные империи, ни запутанные вопросы национального единства. Здесь, в Эльзасе, не встречая никакого сопротивления, они оправдали своё прозвище новыми бесчинствами. Они грабили, насиловали, жгли и убивали, они уничтожали деревню за деревней. Они предавали огню целые хлева с живой скотиной, чтобы побыстрее приготовить себе ужин, и яростно набрасывались на дымящиеся руины. Они сжигали дома, сеновалы, поля, на которых созрел урожай, просто чтобы осветить себе путь — Людовик наступал обычно ночью. И во время этих нападений многие из них погибли, так как несчастные жители рейнской области, видя, как горят их дома, как вырезают их семьи, видя, что их собственные жизни в опасности, сражались с невиданным ожесточением, чтобы отомстить, хотя бы ценой собственной жизни. В тех местах, где проходили войска дофина, земля окрашивалась в чёрный цвет. Крестьяне и дикие звери в ужасе бежали от них на Рейн: люди — в поисках убежища в рейнские города, звери — в поисках воды к реке. Животные всегда бегут от дыма и огня, природа которых им неведома.

Жители Кольмара и Страсбурга наполняли водой рвы, поднимали разводные мосты, закрывали наглухо ворота, — в общем, с присущим немцам флегматизмом готовились к осаде. Уничтожение урожая явилось для них серьёзным ударом, но они знали, что немецкие пушки ни в чём не уступают французским, а немецкий порох — лучше.

Между тем Людовик свернул с пути и не повёл «мясников» ни к Кольмару, ни к Страсбургу. В мелких стычках ряды их настолько поредели, что даже отец останется доволен, в этом он был уверен. Конечно, Людовик не смог завоевать долину Рейна, но французские знамёна с лилиями взвились над этой долиной впервые за сотни лет; Европа замерла в ожидании: проржавевшее французское оружие приобрело новый грозный блеск. И теперь Людовик мог заняться своими делами: если ему пока нельзя стать королём, то, по крайней мере, можно разбогатеть.

На полпути между Кольмаром и Страсбургом стоял промышленный город Дамбах. Он не был защищён мощными укреплениями и в случае нападения всегда рассчитывал на помощь более сильных соседей, благо до любого из них было не более дня пути. В Дамбахе была процветающая гильдия ткачей, которые производили толстое сукно, прекрасные платья, роскошные расшитые золотом одежды. Были там и золотых дел мастера, которые обеспечивали текстильное производство. Ни один принц никогда не пытался воевать с этими мирными торговцами, и не потому, что это противоречило законам рыцарства того времени, а из-за соседства Кольмара и Страсбурга. Была и ещё одна сложность: ткани — вещь тяжёлая, они затрудняли передвижение войск, а стоило вам привезти их в свои владения, как местные торговцы начинали роптать: оставьте все эти ткани при своём дворе — они останутся без дела, продайте их, что само по себе уже не по-рыцарски, — и предложение превысит спрос. В любом случае вы оставались в проигрыше — нет, ткани были скверным трофеем.

Людовик взвесил все эти трудности. Он тщательно продумал, как избежать их, что вызвало ярость у бургундского посла при королевском дворе Франции: «Внимательно следите за дофином: он ничего не упускает из виду», — сказал он Карлу.

Пока Кольмар и могучий Страсбург готовились к осаде, выжимая, как обычно, все соки из окрестных деревень, Людовик молниеносно обрушился на Дамбах. Город продержался всего один день, а уже ночью в зале совета гильдии дофин предложил мир депутации торговцев, которые кряхтели в своих меховых плащах и бархатных панталонах, нервно теребя в руках шляпы.

Людовик выглядел ужасно: его мучила жестокая физическая боль и душило бешенство, ему не давала покоя мысль, что войска Кольмара и Страсбурга могут застать врасплох и разгромить его, прежде чем он скроется со своей добычей. Физическую боль он испытывал от ранения стрелой в бедро. Уже раненный, он не остановил коня и не позволил перевязать рану, пока сопротивление врага не было сломлено окончательно. Сердился же он на святого Одиля, покровителя Эльзаса. Людовик предусмотрительно приколол к себе на шляпу изображение этого святого и неустанно молил его о помощи, ибо всегда мудрее и полезнее задобрить местное начальство. Но святой Одиль не помог ему. Людовик в гневе растоптал изображение, однако тут же, спохватившись, приколол его обратно, попросив прощения.

Теперь дофин медленно прохаживался возле стола, за которым купцы держали свои по-немецки важные советы и устраивали банкеты, столь же основательные. Он выкрикивал свои требования. От звуков его голоса пламя факелов на стенах колебалось. От боли возбуждения его угрозы делались ещё запальчивее. Немцы уже убедились, на что способны французы. Неужели немцам всё равно, если Дамбах постигнет судьба разорённых деревень? Неужели им наплевать, подвесят их на верёвках, свитых из их собственного бархата, под потолком собственного зала совета, или нет?!