Король нищих

— Да, после убийства ее родителей. Ей было четыре года, мне десять лет, и поэтому Сильви под чужим именем воспитывала моя мать, которая не хотела, чтобы девочку постигла участь ее близких.

— Совсем как в романе! А что вы делали в лесу в тот день?

— В ту ночь, — уточнил Франсуа. — Я должен вернуться несколько назад и напомнить вам, что Лафма похитил мадемуазель де Лиль из-под носа кучера, верного слуги ее крестного отца. Этот смелый человек бросился в погоню за похитителем…

— …украв коня у моего гвардейца? Так ведь?

— Когда тот, кого любишь, в опасности, разве есть дело до таких пустяков, монсеньер! Но я готов возместить вашу потерю, ибо конь во время погони пал. Благодаря Богу, у кареты похитителя сломалось колесо, что позволило преследователю нагнать Лафма. Этот человек, бывший слуга моей матери, понял, куда везут Сильви. Он остановился в Ане, чтобы попросить подмогу, и я, к счастью, оказался там. Но на все это ушло время, и злодеяние, жестокость которого никто даже не смог бы себе вообразить, уже свершилось, когда мы выехали в замок Ла-Феррьер и нашли несчастное дитя, о чем я вам уже говорил.

Мы подобрали Сильви и привезли в Ане.

— Но разве вы не сказали, что она мертва? Неужели насилие было столь жестоким?

— Оно было очень жестоким, но не до такой степени, чтобы ее убить. Зло, причиненное душе девушки, оказалось гораздо серьезнее, и она этого не вынесла. Пока я расправлялся с гнусным лжемужем, она утопилась в пруду у замка.

Внезапная давящая тишина повисла в комнате, как всегда бывает, когда смерть задевает людей своим крылом. К своему удивлению, Франсуа заметил, что по суровому лицу кардинала пробежала тень волнения.

— Бедная певчая птичка! — пробормотал он. — Разве можно представить, сколько грязи заключено в некоторых людях.

Однако кардинал справился с волнением так же быстро, как с недавним гневом, и продолжал задавать вопросы:

— Значит, вы расправились с Ла-Феррьером? Была дуэль?

— Он всю ночь пьянствовал, и я без труда мог бы его прикончить на месте, но, как вам известно, я не убийца. Я начал с того, что протрезвил его, окатив ведром ледяной воды, а уже потом вложил ему в руки шпагу. Если не считать страха, который он испытывал, Ла-Феррьер вполне был способен защищаться, когда я его убил; в это время мои люди вели бой с его людьми, которых было вдвое больше. Затем я взорвал и поджег этот злосчастный замок. Из них не спасся никто…

Герцог де Бофор говорил спокойно, тихим голосом, словно бесстрастный летописец, и Ришелье не верил своим ушам.

— Дуэль! Даже несколько дуэлей и поджог замка! И вы пришли говорить со мной об этом?

— Да, монсеньер, ибо я считаю, что, прежде чем потребовать у вас головы Лафма, я должен был сказать вам правду.

— Как благородно! Но закон есть закон и для вас, и для других, сколь бы знатны они ни были!

— Даже если они носят фамилию Монморанси!

— Мне это известно, — насмешливо парировал Франсуа.

— Поэтому, господин герцог, сейчас я прикажу вас арестовать и до суда держать в Бастилии!

— Извольте!

Подобное хладнокровие окончательно вывело из себя всемогущего министра. Он уже протянул руку к звонку, когда герцог де Бофор сказал:

— Не забудьте посоветовать заткнуть мне кляпом рот, а еще лучше вырвать язык, не то я начну кричать так громко, что король услышит меня, своего бедного племянника!

— Король, у которого никогда не было повода гордиться собственной семьей, не привержен духу семейственности. Кстати, почему вы не обратились сразу к королю, а предпочли посвятить в это дело меня?

Франсуа посмотрел прямо в глаза кардиналу с серьезностью, поразившей Ришелье.

— Потому, монсеньер, что настоящий хозяин в этом королевстве вы, а не король. Кроме того, с недавних пор мне кажется, что мое присутствие в Сен-Жермене нежелательно.

— Это надо понимать так, что королева больше не хочет вас видеть? — с иронией спросил Ришелье.

— Я еще не спрашивал ее об этом, но она действительно принимает меня редко. Это вполне естественно: она же беременна. И что же мы решили, монсеньер? Я арестован?

Ришелье уважал мужественных людей. Привыкший к подданным, которые, увидев его, трепетали от страха, он решил придумать что-нибудь иное, а не отправлять молодого безумца в Бастилию. Все в армии знали необыкновенную храбрость герцога де Бофора. Разумнее было бы поставить ее на службу государству.

— Нет. Учитывая все обстоятельства, я забуду о том, в чем вы мне сейчас… исповедались. Я очень любил эту крошку Сильви: она была ясная, свежая, чистая, как лесной ручеек. Я буду молиться за нее, а вам останется довольствоваться вашей местью Ла-Феррьеру. Лафма я вам не отдам!

— Вы не накажете этого монстра? — с жаром воскликнул Франсуа. — Он не только изнасиловал Сильви и довел ее до смерти, но и убил ее мать, баронессу де Вален, и это не считая тех шлюх, которых последнее время находили задушенными и заклейменными печаткой с красным воском…

— Довольно! Я не меньше вашего знаю обо всем этом!

— Знаете?! И держите в тюрьме честного человека, крестного отца Сильви, Персеваля де Рагенэля, которого подлый Лафма посмел обвинить в собственных преступлениях.