Король нищих

— Нет. Это любовь. Я никого никогда не любил и никого никогда не полюблю, кроме нее, и, поскольку я не видел ее мертвой, буду повторять, что она жива и что однажды я ее найду… Но я задерживаю вас, тогда как ваше присутствие столь драгоценно для ее величества, и тысячу раз прошу у вас за это прощения. Король здесь, как мне сказали, и я прошу у вас милости быть к нему допущенным.

Он ушел, оставив Мари в замешательстве. Но она была восхищена столь беззаветной любовью. Жан д'Отанкур не был пустым мечтателем. Он говорил с такой убежденностью, с такой уверенностью, что Мари чувствовала, как колеблется ее вера в смерть Сильви. Он не предлагал никакого объяснения, не выдвигал никаких доводов: маркиз просто знал, одному Богу известно почему, что Сильви жива, и самое главное заключалось в том, что вопреки всякой логике Мари теперь очень хотелось признать его правоту.

Наутро после этого прекрасного дня в своих апартаментах в Отеле Вандом герцог де Бофор не без грусти прислушивался к неистовому шуму города, охваченного безумным восторгом. Со вчерашнего вечера не переставая звонили колокола. В соборе Богоматери служили торжественный благодарственный молебен. На площадях пускали фейерверки, а на той, что носила имя дофина, музыканты, играющие на гобоях и волынках, давали концерт. По улицам шли процессии аллегорических фигур, которые устраивали цеха ремесленников. Повсюду танцевали, и, поскольку перед всеми особняками аристократов выставили бочки с вином, в этот вечер при свете ярко вспыхивающих фейерверков парижане напивались без всякого удержу и меры.

Франсуа очень хотел бы принять участие в этой веселой суете вокруг колыбели малыша, которого он жаждал любить, но ранение в ногу не позволяло ему носиться по улицам, как он любил это делать, ради простой радости быть вместе с бедным людом, всегда оказывавшим ему восторженный прием. Женщины ценили его красоту, мужчины простоту, щедрость и храбрость. Наконец, все с удовольствием вспоминали, что он внук повесы Генриха IV, память о котором жила в народе… Поэтому в этот день Франсуа чувствовал себя совсем покинутым: мать, сестра, брат, а также лучшие его друзья уехали в Сен-Жермен, чтобы изъявить свое почтение и принести свои поздравления королеве. Но в любом случае, даже на одной ноге, он не смог бы поехать с ними; приказ королевы, переданный через Мари д'Отфор, был категоричен: Франсуа не должен появляться при дворе до тех пор, пока Анна Австрийская сама не даст ему разрешения. Горькая расплата за мгновения безоблачного счастья, о котором, похоже, она уже забыла!

Герцог де Бофор заканчивал партию в шахматы с Гансевилем, когда слуга объявил, что с ним желает приватно говорить какая-то дама. Дама отказалась себя назвать, но сказала, что пришла «от имени их величеств». Сердце Бофора радостно забилось: значит, в этот день торжества Анна помнит о нем! Он не заблуждался насчет этого множественного числа — «величеств»!

Закутанная с ног до головы в шелковую накидку, В синей маске, скрывавшей лицо, гостья вошла беззвучно, но стоило чуть соскользнуть капюшону, открывшему чистый лоб и великолепные золотистые волосы, как Франсуа сразу ее узнал.

— Госпожа д'Отфор! — воскликнул он. — Вы здесь? У меня… и в такой день?! Какое великое счастье!

Поведя плечами, Мари сбросила накидку, потом сняла маску.

— Не напускайте на себя вид торжествующего петуха, мой дорогой Франсуа. Я пришла к вам отнюдь не от «нее», а от себя. Но прежде скажите, мы одни?

— Надеюсь, вы не сомневаетесь в этом? Пьер де Гансевиль, который только что вышел, наверняка в оба глаза сторожит эту запертую дверь.

— Я здесь, чтобы говорить с вами о Сильви. Где она?

— Глупый вопрос! Разве вы не знаете? — проурчал он, мгновенно рассердившись.

— Нет. Я знаю, что она находится там, где, как говорят, и должна находиться: в часовне замка Ане. Ведь Сильви жива, не правда ли?

— Кто мог внушить вам подобную мысль?

— Прежде всего молодой маркиз д'Отанкур, который совершенно не верит в ее смерть, так как беззаветная любовь к Сильви подсказывает ему, что она не умерла.

— Какая глупость! — воскликнул герцог де Бофор, покраснев от гнева. — Этот молокосос видит сны наяву и верит в них! Ему следовало бы окунуть голову в холодную воду!

— Этот молокосос, милый мой герцог, всего на два года моложе вас, — рассмеялась Мари, — но в нравственном отношении старше вас лет на десять. Если он говорит, что любит, ему можно доверять. И, поверьте мне, он любит Сильви!

— Это безумие! Причем безумие, опасное для его разума. Разве он не может ограничиться слезами по усопшей вместо того, чтобы изливаться в глупой болтовне?

— Об этом он говорил только мне. И я не назвала бы это излияниями. Что касается опасностей этого безумия, то, по-моему, они не столь велик;;, как опасности безумия вашего.

— Разве я безумен? Поистине, мадам, вы говорите мне об этом при каждой нашей встрече, но нам следовало бы понимать, что теперь мое безумие никому навредить не способно. Особенно той, которая меня забыла!