Король нищих

Сопротивление, которое оказывала ему Сильви, казалось, забавляло Бофора. Она слышала его смех, когда он все сильнее сжимал ее в объятиях.

— Я, разумеется, дурак, раз дал ему отнять вас у меня…

— Я никогда не была вашей…

— Позвольте! Вы принадлежали мне, так как вы любили только меня! Или я ошибаюсь?! О Сильви, Сильви! Вспомним о нас! И перестаньте сопротивляться! Как никогда, вы похожи на разъяренную кошку, а я всего лишь хочу вас поцеловать…

— Но я не желаю этого… Оставьте меня!

Изо всех сил упершись руками в его грудь, она пыталась оттолкнуть Франсуа, но ничего не могла поделать с мужчиной, который легко гнул подковы. Он прижал ее к себе так близко, что Сильви ощущала на губах его жаркое дыхание.

— Нет! — сказал Франсуа. — Нет, певчая моя птичка, я не выпущу тебя! Я больше никогда тебя не отпущу… Неужели ты еще не поняла, что я люблю тебя?

Эти слова — их она ждала так долго, что уже никогда не надеялась услышать, — поразили ее в самое сердце, несмотря на гнев, который Сильви пыталась вызвать в себе, чтобы надежнее защититься от преступного наслаждения, которое она чувствовала в объятиях Франсуа. Однако Сильви отказывалась сложить оружие…

— Но разве я могу вам верить? Вы дарили свою любовь всем, но только не мне! Вы говорили то же самое многим женщинам!

— Я говорил эти слова только одной женщине — королеве…

— И госпоже де Монбазон…

— Нет. Она слышала от меня много нежных слов и комплиментов, но я ни разу не сказал, что люблю ее…

— А мне вы это говорите? Или эти слова вырвались помимо вашей воли, чтобы, услышав их, я стала сговорчивее? Разве не так, Франсуа?

— Ты хочешь, чтобы я повторил? Это легко, я бессчетное число раз произносил эти слова в душе, когда сидел в тюрьме… Я надеялся, и это была безумная надежда, что ты услышишь их, что ты придешь, как приходила ко мне Мари, что ты наконец поймешь, как я обо всем сожалею, как я несчастен! Я потерял не только свободу, но и тебя… Поэтому, любовь моя, теперь, когда ты в моих руках, не проси меня тебя отпустить…

Вдруг Сильви почувствовала на губах его губы и сдалась. К чему бороться с собой? Сердце ее ликовало, когда она, забыв обо всем, кроме настоящего мгновения, отдалась наконец этому поцелую, который пожирал ее, обессиливал, жарко горел на ее шее, на груди, прежде чем снова возвращался к губам, и на этот раз губы Сильви отвечали на него с пылкостью, потрясавшей Франсуа… Он почувствовал, что эта ночь будет принадлежать ему, станет незабываемой и вознаградит его за все те ночи, которые Франсуа провел в одиночестве, заключенный в Венсеннском замке и терзаемый ревностью, словно прикованный к скале Прометей. Наклонившись, он уже подхватил на руки молодую женщину, чтобы отнести ее на траву, ковром расстилавшуюся под плакучей ивой, как вдруг услышал чей-то сухой негромкий кашель.

Волшебство рассеялось. Франсуа поспешно опустил на землю Сильви, которая едва держалась на ногах, опьяненная любовью, и была вынуждена хватиться за плечо Франсуа, чтобы не упасть. Потом он в бешенстве повернулся к непрошеному гостю:

— Какой черт вас принес сюда и что вам угодно?

— Это я, друг мой, я, Гонди! О, я в отчаянии, что пришел так некстати, но я ищу вас уже битый час, и ваш слуга сказал мне, что вы в саду… Тысячу извинений, госпожа герцогиня! Считайте меня самым несчастным из ваших покорных слуг…

— Но вам же сказали, что я в своем саду. Но не в соседнем!

— Знаю, знаю, но я услышал голоса… И к тому же пробил решающий час. Вы должны немедленно пойти со мной…

В жалостливом и лицемерном тоне сквозила непреклонная воля.

— Постарайтесь не лгать, — недовольно проворчал Бофор, — иначе я до моей смерти не прощу вам вашу нескромность!

— О какой нескромности вы говорите, друг мой? О том… что я перелез через обрушившуюся стену? Это сущий пустяк, и ко всему прочему я увидел двух людей, которые безмятежно разговаривали в беседке.

— Вы вообще ничего не видели! И постарайтесь сдерживать гадюку, которая заменяет вам язык! Теперь говорите, в чем дело?

Тон коадъютера, ранее звучавший то плаксиво, то просяще, сразу изменился и стал твердым.

— Вокруг Пале-Рояля возводят баррикады. За дело взялся народ Парижа! Люди разбирают мостовые, опрокидывают повозки, делают оружие. Те, кто вооружен, снабжают безоружных. Приходское духовенство на моей стороне и ждет меня, а вас ждут ваши друзья!

— И кто же это?

— Все парижане: ремесленники, рабочие, торговцы, грузчики, люди с Крытого рынка. Все они хотят знать, с ними ли вы…

— Сердцем я с ними, но как могу я себя обнаруживать? Я совсем не желаю, чтобы первая попавшаяся рота гвардейцев или мушкетеров схватила меня и отвезла в Венсеннский замок…

— Я пришел за вами только потому, что вам бояться нечего. Народ хочет заставить Мазарини освободить Брусселя и Бланмениля. Никто не допустит, чтобы он снова посадил вас в тюрьму! Тем более что вы самая знатная жертва итальянца. Пойдемте, прошу вас! Парламент будет признателен вам за это проявление солидарности. Он может принять официальное решение о вашем освобождении…

Франсуа, раздираемый противоречивыми чувствами, повернулся к Сильви и взял ее за руки.