Король и Злой Горбун

Я едва не подпрыгнул. Про Лушпайкину мне говорил сам Гончаров, который позже оказался никакой не Гончаров. Он еще хотел с ней встретиться и купить ей тур в Париж. Значит – не блеф?

– А у вас есть ее телефон?

– Олин? Надо поискать.

Голос Овчаренко звучал спокойно. Он даже не догадывался, о каких важных вещах сейчас говорил.

– Так вот, об Оле. Ее обижали, и Сергей взял ее под защиту. Сколько он из-за нее дрался! Ему лицо в кровь разбивали, а он не отступался. И ведь все затихло, перестали ее обижать.

– А дальше что?

– А дальше как обычно, – невесело усмехнулся Овчаренко. – Серега ушел в армию, Оля вышла замуж.

– За другого?

– Ну конечно. Обычное дело, вы и сами таких историй, наверное, знаете десяток.

То, что я знал о Гончарове раньше и что узнал о Пашутине сейчас, совершенно не совпадало. Почему так меняются люди? В детстве борец за справедливость и защитник обиженных, а в зрелом возрасте он же – он же! – приходит к человеку и угрожает тому убийством.

Я ни на шаг не приблизился к разгадке. Был этот человек призраком, призраком и остался.

52

У Овчаренко нашлись замечательнейшие блокноты – они состояли из пожелтевших разрозненных листов, заполненных корявым мальчишеским почерком. Блокноты из детства. Память. Степан Николаевич бережно брал эти рассыпающиеся в руках книжечки, одну за другой перебирал странички, на которых среди столбцов математических вычислений уровня третьего класса средней школы и уморительных рожиц и чертиков вдруг всплывали чьи-то фамилии и телефонные номера, и возвращался на тридцать, а то и больше лет назад. От этих телефонных номеров уже не было никакого проку – дозвониться по ним до их прежних владельцев давно нельзя, но это только усиливало впечатление о непреодолимости временного рва между прошлым и настоящим. С каждым днем этот ров становился все шире и шире, и далекое детство из-за большого расстояния уже подернулось золотистой дымкой.

Телефонные номера не пригодились, но еще оставались фамилии пашутинских учителей и одноклассников, и это вселяло надежду. Нашли мы и фамилию Оли Лушпайкиной.

– Ее теперь не сыскать, наверное, – сказал Овчаренко. – Фамилию она поменяла, когда замуж выходила.

– На какую?

Он пожал плечами. Не знал.

Я не очень-то и расстроился, потому что не рассчитывал на быстрый успех. Будем искать тех, кого можно найти.

Уже через два дня я разыскал Анну Дмитриевну. Она была пенсионеркой, а когда-то учила Сережу Пашутина и жила неподалеку от своей бывшей школы.

Она была одинока и, кажется, много болела, но сохранила бодрость духа и завидную для ее лет подвижность. Я пришел к ней домой, предварительно договорившись по телефону о визите и представившись хорошим знакомым Степана Николаевича Овчаренко. О Пашутине я сознательно умолчал.

Мы пили чай. Хозяйка тактично не спрашивала меня о цели визита. Я не стал томить ее ожиданием.

– Мы хотим подготовить встречу выпускников, – сказал я. – Все-таки тридцать лет прошло.

Анна Дмитриевна с сомнением посмотрела на меня – уж у меня-то вряд ли тридцать лет назад был выпускной вечер. Хорошо еще, если я тогда вообще существовал.

– Это касается не меня, а Степана Николаевича. Он слишком занят и поэтому поручил организацию встречи мне. Я с ним работаю.

Женщина кивнула. Она вряд ли часто смотрела телевизор. Меня, по крайней мере, не узнала.

– А где сейчас Степа?

Для нее он по-прежнему был Степой – лопоухим мальчишкой, который учился на одни пятерки. Только вот по физкультуре не вытягивал.

– Он в Академии наук.

– Академик? – восхитилась Анна Дмитриевна.

– Почти, – дипломатично ответил я. – Доктор наук.

– Степа был хорошим учеником. Я его помню. Хотите взглянуть, кстати?

И не успел я ответить, как моя собеседница с необыкновенным проворством удалилась и столь же стремительно вернулась, держа в руках старый, в обтянутой бархатом обложке фотоальбом. Снимков было так много, что они не умещались в альбоме все, и когда Анна Дмитриевна положила альбом передо мной, из него посыпались фотографии. Там было много лиц – детских и взрослых. Кусочки чужих жизней, волей случая собранные в одном месте.

– Вот, – сказала Анна Дмитриевна. – Их класс.

Групповой снимок. Человек тридцать, мальчишки и девчонки. Где-то здесь должен был быть и Сережа Пашутин. Я метнул по детским лицам взгляд, но Анна Дмитриевна меня отвлекла.

– Степа, – показала пальцем. – Во втором ряду – видите?

Я подтвердил, что вижу.

– Можно было угадать, что из него вырастет хороший человек. – Ее взгляд затуманился. – Он из хорошей семьи, всегда чистенький, вежливый. Учился на пятерки, я вам уже говорила.

Овчаренко рассказывал, что с Сережей Пашутиным они были друзья. Значит, рядом должны стоять, где-то близко друг от друга? Я всматривался, но Пашутина не угадывал.

– И еще мне чем Степа запомнился…

– А у вас есть адреса? – перебил я собеседницу.

– Какие?

– Вот этих ребят.

– Нет. Столько лет прошло, разлетелись кто куда. И чем больше лет проходит, тем реже встречаешь на улицах…

– Все-таки встречаете? – встрепенулся я.