Король и Злой Горбун

– Это же Ашот! – сказал бандит, причем имя «Ашот» он произнес со смесью восторга и ненависти одновременно. – Он пол Москвы под собой держит! Вся армянская мафия под ним! Казино, гостиницы, проститутки на Тверской – это же все его хозяйство!

Бобриков хлопал ресницами, пытаясь постичь смысл сказанного.

– А эта халупа, – бандит повел рукой вокруг, – всего лишь для прикрытия.

Бобриков знал Ашота давно. Лично не был знаком, но видел старика тысячи раз. Эта покосившаяся от времени будка мастерской стояла здесь всегда, сколько Бобриков себя помнил. Ашот представлялся ему бессловесным и безобидным мудрым стариком, какими только старики и бывают. Человек, тихо доживающий свой век. Никому не нужный. Одинокий. Бедный, как церковная мышь. Человек, до которого никому никогда нет дела и о ком вспоминают, лишь обнаружив необходимость отнести в починку обувь. И вдруг – дворцы, яхты, красавицы из «Плейбоя».

А один из бандитов тем временем будто случайно сдвинул в сторону табурет, под которым обнаружился картонный ящик. Ящик был без крышки, и потому сваленные в него в беспорядке пистолеты, общим количеством десятка в полтора, Бобриков увидел сразу же. Он даже не успел испугаться, потому что бандит сказал совершенно будничным голосом:

– Это Ашот о безопасности своей печется.

Находка подвигла рэкетиров на новые поиски, и они стали бесцеремонно сбрасывать с полок старую обувь. Бобриков им не препятствовал и даже не пытался протестовать – и очень скоро получил возможность освежить свои впечатления. За рваной обувью обнаружились пачки денег: заклеенные бумагой или перевязанные бечевкой, они беспорядочно заполняли все полки, а сданная в ремонт обувь служила им лишь прикрытием, и трудно было сказать, какие суммы кроются в этих горах, состоящих из дензнаков.

– А ты говоришь – обувщик, – наставительно сказал рэкетир.

Распахнув дверь, крикнул своим товарищам:

– Несите сумки!

В присутствии бессловесного и крайне опечаленного Бобрикова бандиты собрали щедрый рэкетирский урожай и отбыли, прихватив и ящик с пистолетами. Бобриков следил за отбытием иномарок с потерянным видом и несколько пришел в себя, лишь обнаружив, что остался один.

В мастерской был совершенный разгром. Спохватившись, Бобриков принялся наводить порядок и за пятнадцать минут привел мастерскую в почти первоначальный вид. Почти – потому что теперь здесь не было ни денег, ни оружия. И Бобриков понял, что и ему здесь делать нечего. Желание убежать прочитывалось на его лице, но побег не удался. Скрипнула дверь. Вошел Гаспарян. При его появлении с бедным Бобриковым что-то случилось. Он не мог устоять на ногах и опустился на табурет. Гаспарян, казалось, ничего не заметил. Бобриков смотрел на него такими глазами, какими смотрят на человека, про которого внезапно стало известно, что он злодейски умертвил сто пятьдесят человек, среди которых были женщины и дети.

– Никто нэ приходил? – спросил старый Ашот.

Он все так же сутулился, но теперь Бобрикову казалось, что сутулость эта – не от прожитых лет, а от груза преступлений, совершенных крестным отцом армянской мафии.

– Никто нэ приходил? – повторил вопрос Гаспарян.

– Нет, – соврал Бобриков и тут же, безо всякого перехода, добавил: – Мне домой.

– Што? – удивился Гаспарян.

– Домой.

– Иды, – пожал плечами старик.

Бобриков поднялся с табурета и нетвердо шагнул к двери.

Я оторвался от монитора и тоже встал. Светлана вопросительно взглянула на меня.

– Заканчиваем, – сказал я и вышел из фургона.

Бобриков уже выскочил из мастерской и стремительно удалялся от нее, явно готовясь перейти на бег. Он мчался прямо на меня, но меня не видел. В его глазах не было ничего, кроме выражения ужаса. А тут еще насмешник Гаспарян крикнул бедному парню в спину:

– Эй! А пыстолэт гдэ? А дэнги гдэ?

Бобриков тотчас прибавил скорости и, поскольку он мчался, не разбирая дороги, налетел на меня. Я, наверное, показался ему деревом, потому что он тут же предпринял попытку обогнуть препятствие. Мне пришлось схватить его за руку.

– Все в порядке? – осведомился я.

Он смотрел на меня и явно не узнавал. Потом что-то промелькнуло в его взгляде, какая-то искра.

– Все в порядке? – повторил я.

Бобриков повел взглядом вокруг. Все наши уже высыпали из фургона и стояли поодаль, наблюдая за происходящим. Один из операторов снимал нас не таясь. Ашот Гаспарян беззвучно смеялся в свои седые усы. Подъехали иномарки с «рэкетирами», и выглядели эти ребята сейчас совсем не грозно.

И тогда Бобриков засмеялся – дробно, нервно. С этим смехом из него уходил пережитый страх.

– Я поверил, – сказал он. – Я и вправду поверил!

Будто и сам удивлялся собственной доверчивости. Вокруг нас уже собралась толпа любопытных. Все новые и новые люди подходили, еще минута или две – и нам уже не вырваться из этого живого кольца.

– Все! – сказал я. – Уезжаем!

Напоследок похлопал Бобрикова по плечу:

– До встречи в студии!

Он ничего не ответил, но счастливо улыбнулся. То ли радовался тому, что его покажут по телевизору, то ли испытывал восторг, окончательно удостоверившись, что никакой Ашот не мафиози.

7