Король и Император

– Ребята сказали, что через день мы можем опять оказаться в море, а ветер как раз был достаточно сильный, но не опасный. Так что они усадили Толмана в седло и пустили его по ветру. Но они сделали две вещи, которых не сделал Ибн-Фирнас… – Торвин честно изложил подробности дневного запуска, когда мальчонка, хоть и на привязи, но пытался управлять огромной коробкой змея, летая на конце самой длинной веревки, которую им удалось сплести, футов в пятьсот. На другом конце корабля сам Толман хвастался собственной удалью перед моряками и другими юнгами, его дискант иногда перекрывал басовитое гудение Торвина. Когда спустилась ночь, голоса затихли, люди разошлись по своим гамакам или растянулись прямо на теплой, нагретой солнцем палубе.

* * *

Обычно в своих снах Шеф понимал, что спит, и ощущал присутствие своего наставника. Но не в этот раз. Он даже не понимал, кто он.

Он лежал на камне, он чувствовал, как холод проникает в его кости. И повсюду его пронзала боль – в спине, в боках и ногах и где-то глубоко в груди. Он не обращал на нее внимания, словно испытывал ее кто-то другой.

Пугало его, пугало до холодной смертельной испарины на лице то, что он не мог пошевелиться. Не мог двинуть ни рукой, ни пальцем. Он был обернут слоями какой-то материи, она опутывала ноги, а руки прижимала к бокам. Не саван ли это? Не похоронен ли он заживо? Если так, он должен пробиваться наверх, колотить головой о крышку гроба. Долгое время он лежал, не решаясь сделать попытку. Ведь если он похоронен, он не сможет двигаться, не сможет кричать. Кажется, он сходит с ума.

Он судорожно дернулся наверх, снова ощутил у сердца терзающую боль. Но вверху ничего не было. Почему же тогда ничего не видно? На голове у него повязка, прижимающая нижнюю челюсть. Он похоронен. Или, по меньшей мере, подготовлен к похоронам.

Но он мог видеть! Все же где-то был свет, вернее, полоска темноты, не такой темной, как везде. Шеф уставился на нее, стараясь ее расширить. К нему что-то двигалось. В ужасе заживо похороненного, в страхе, что все другие люди исчезли, Шеф думал только о том, чтобы привлечь их внимание, кто бы они ни были, умолять освободить его. Он раскрыл рот, издал слабый хрип.

Но что бы это ни было, оно не боялось мертвецов, даже оживших мертвецов. К кадыку Шефа прикоснулось острие, над ним склонилось чье-то лицо. Оно проговорило медленно и отчетливо: «Как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?»

Шеф глядел на него с ужасом. Он не знал ответа.

* * *

Он осознал, что глядит в лицо, слабо освещенное светом звезд. В тот же миг он снова вспомнил, кто он такой и где он: в своем гамаке, подвешенном у самого форштевня «Победителя Фафнира», поближе к исходящей от воды прохладе. А склонившееся над ним лицо было лицом Свандис.

– Тебе снился сон? – тихонько спросила она. – Я услышала, как ты хрипишь, будто у тебя в горле пересохло.

Шеф кивнул, испытывая прилив облегчения. Он осторожно сел, чувствуя, что сорочка пропиталась холодным потом. Поблизости больше никого не было. Команда деликатно обходила его закуток около передней катапульты.

– О чем был сон? – прошептала Свандис. Он ощутил ее волосы совсем близко к своему лицу. – Расскажи мне.