Король и Император

– Итак, – сказал Хагбарт, – объясни нам еще раз, государь, каков твой замысел. Мы запускаем в воздух змеев, крадем у христиан греческий огонь и кидаем его с неба.

Шеф улыбнулся:

– Только не говори Мухатьяху. Он скажет, что его наставник первый до этого додумался. Ладно. Мы находимся где-то здесь. – Он ткнул в карту корявым пальцем с обломанными ногтями. – Христиане не могут быть далеко, и все кругом твердят, что они ищут нас точно так же, как мы ищем их. Следует ожидать столкновения лоб в лоб. Значит, именно его мы и постараемся избежать. Они знают то, чего не знаем мы, а мы знаем то, чего не знают они.

– Начни с самого легкого, – посоветовал Хагбарт, самый молодой и беззаботный из жрецов Пути. – Скажи, что знаем мы.

Шеф снова улыбнулся:

– Первое, что мы знаем, – никто из них, ни христиане, ни арабы не умеют сражаться на море.

Молчание и обмен взглядами. Наконец Сулейман, предварительно убедившись, что никто из сподвижников короля не жаждет попасться на эту его удочку, решил сам задать напрашивающийся вопрос:

– Простите, государь? Но ведь андалузский флот выиграл много битв на море. Как и греческий. Вы хотите сказать – они сражаются не совсем правильно?

– Нет. Я хочу сказать, что это не были морские сражения. И это видно по тому, как ведет себя старик, адмирал как-его-там. – Шеф ткнул пальцем за плечо в сторону укрытых навесами галер, застывших в послеобеденной сиесте на морской глади в двух милях от них. – Его основная идея – дать сухопутное сражение, в котором на одном из флангов будет действовать флот. С тех пор как мы встретились с их сухопутной армией, идущей вдоль берега – где это было, в Аликанте? – он все время старается не разлучаться с ней. Конечно, наши парусники их задерживают, но мы могли бы двигаться быстрее, если бы шли под парусами всю ночь, нам это нетрудно. Но адмирал каждый вечер встает на стоянку рядом со своей сухопутной армией. Они собираются драться на берегу, армия на армию и флот на флот. Они никогда не уходят далеко от своей пресной воды – да и не могут, имея на борту столько гребцов, при такой-то жаре, – и никогда не уходят далеко от своих сухопутных войск, пеших и конных.

– И какое это дает нам преимущество? – осторожно осведомился Торвин. То, что говорил его бывший подопечный, нередко звучало как бред одержимого, но никто не осмелился бы назвать так победителя в битвах при Гастингсе и Бретраборге.

– Я бы хотел сделать так: обнаружить противника, потом, воспользовавшись легким бризом, который каждое утро дует с суши, отойти подальше от берега, а днем напасть на противника с фланга и тыла со стороны открытого моря. Тогда мы сможем использовать катапульты при дневном свете, а флот противника будет зажат между нами и берегом.

– Но у вас только семь кораблей с… как вы их называете? с мулами, – деликатно напомнил Сулейман. – Достаточно ли будет семи для такой великой битвы?

– У адмирала сотни галер, – ответил Шеф. – Столько же, как нам сказали, было у адмиралов тех двух флотов, которые греки уже уничтожили. Эти галеры были беспомощны против греческого огня. Мы надеемся, что флот христиан окажется беспомощен против наших камнекидалок.

– Чтобы расстрелять несколько сотен кораблей, потребуется много времени, – скептически заметил Торвин.

– Вот именно. Я хочу уничтожить только корабли с греческим огнем. Говорят, что это красные галеры. Их всего штук двадцать. В этой битве значение будут иметь только двадцать галер с огнем и семь наших кораблей с мулами. И те, что начнут первыми, победят. Все остальные суда, как только этот вопрос решится, будут просто свиньями на убой. Ягнятами на заклание, я хотел сказать, – торопливо поправился Шеф, вспомнив странные диетические ограничения, существующие как у мусульман, так и у евреев.

– Понимаю, – сказал Скальдфинн. – Но еще один вопрос: что же знают они, чего не знаем мы?

– Вот я и не знаю, – вставил Шеф, пока никто не успел дать очевидный ответ. Все северяне рассмеялись, а Сулейман бесстрастно поглядывал на них и оглаживал бороду. Они как дети, подумал он, правильно сказал Абд эр-Рахман. Они могут смеяться над чем угодно. У них все время шуточки, подначки, перепрятывают чужую еду, связывают вместе шнурки обуви. Сам король весь день запускает воздушных змеев и ничуть не смущается, что они то и дело падают в море. У них нет чувства собственного достоинства. Или, наоборот, они считают, что их достоинство невозможно умалить такими пустяками? Мухатьях до хрипоты доказывал, что они глупы и необразованны. Однако они учатся с устрашающей скоростью, а Мухатьях никогда не был способен научиться тому, что не освящено авторитетом наставника или, еще лучше, авторитетом книги. Интересно, недоумевал Сулейман, что же на самом деле думает одноглазый?