Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

По статьям выше сотой обвинялись те, кому случалось: запереть перед кем-нибудь в шутку входную дверь, мешать другим работать, нарушать порядок во время приготовления уроков, не мыть руки, жульничать в игре. В ситуациях, когда виновник установлен не был, дело все равно слушалось, и, если преступление позорило республику, на доске объявлений вывешивалась черная траурная метка.

Согласно мнению одного педагога, суд был «психологической драмой, базирующейся на знании детской психологии», однако критики Корчака за стенами приюта упрямо утверждали, что суд приучит детей к сутяжничеству. Корчак возражал: напротив, суд научит их уважать закон и права личности, а вдобавок заставит их понять, как «хлопотны, вредны и бессмысленны» судебные иски.

Однако он не был готов к тому, насколько быстро самые отпетые смутьяны в приюте сочтут суд неудобной помехой и попробуют его саботировать. Они хвастали: «Так я и позволю какой-нибудь малявке быть моим судьей!» Или: «К черту суд! Пусть мне лучше уши надерут или линейкой по ладони отхлопают!» Заводилы, постоянно нападавшие на суд, прекрасно понимали, что без него им будет проще выкручиваться из всяких переделок. Они начали кампанию требований, чтобы признанных виновными тут же вешали, и закатывали притворные истерики, когда суд отказывался вынести смертный приговор. Их поведение возымело желаемое действие. Другие дети теперь предпочитали не подавать жалобы друг на друга, лишь бы избежать перепалок в суде, а судьи сговаривались оправдывать обвиняемых или оказывать им снисхождение, каким бы ни был проступок. В конце концов, когда один судья ударил другого, который захотел вести заседание на свой лад, Корчак был вынужден признать, что суд, назначение которого было «заменить иррациональные свары спокойным обдумыванием», вызывал беспорядки, а не устанавливал порядок. Он даже заподозрил, что суд вреден приюту. Ответы на анкету, которую он раздал детям, подтвердили его сомнения. «Суд необходим, но от него нет никакого толка». «Одним ребятам он полезен, другим нет». «Наш суд может оказаться полезным в будущем, но не теперь». «Суд может быть полезен, если станет другим».

Корчак по-прежнему верил в необходимость суда (и в то, что через пятьдесят лет суды появятся во всех школах), но должен был признать, что его воспитанники к нему еще не готовы. «Ясно, что они предпочитают быть рабами, а не свободными», — с горечью записал он в дневнике, на неопределенное время отменив суд. Он заметил, что некоторые дети вздохнули свободнее, избавившись от бдительного сторожевого пса, другие, стремясь доказать, что суд был и вовсе не нужен, начали вести себя лучше. Небольшая группа, правда, постоянно спрашивала, когда суд возобновит свою работу, но подавляющее большинство — «как это вообще свойственно людям» никакого интереса к этому не проявляло.

Через четыре недели суд возобновил свою деятельность, но лишь после того, как были удовлетворены три требования детей, а именно: через три месяца можно подать апелляцию; наиболее сложные дела разбирает судебная комиссия из двух судей и одного взрослого, выбираемая секретным голосованием на три месяца; дети получают право судить взрослых, работающих в приюте. Последнее условие вновь навлекло на Корчака гнев его критиков: как может он допустить, чтобы ребенок привлек взрослого к суду? Но Корчак принял условия детей. «Всегда в достатке праздно болтающие языки, а вот голов, чтобы думать, не хватает», — успокоил он членов попечительского совета.

Корчак даже поддержал мальчика, подавшего в суд на свою школьную учительницу, которая разорвала его рисунок. Когда учительница дала знать, что являться в такой суд ниже ее достоинства, ее судили заочно. Корчак сам пошел в школу и повесил в учительской приговор по статье 300-й: «Суд выносит вам порицание за неправильное поведение». Учительница сорвала приговор со стены, и потребовалось вмешательство директора школы, чтобы она послала мальчику извинение.

Корчак постарался попасть под суд пять раз за полугодие. Он сознался, что дал оплеуху мальчику, что выгнал мальчика из дортуара, что поставил кого-то в угол носом, что оскорбил судью и что обвинил девочку в краже. И по каждому из дел представил письменное объяснение. За первые три дела судьи вынесли ему приговор по статье 21-й: «Суд постановляет, что вы были вправе так поступить». По четвертому делу он получил статью 72-ю: «Суд прощает вас, потому что вы сожалеете о своем поступке». И статью 7-ю по последнему: «Суд принимает ваше признание в вине».

На одном заседании, которое вошло в легенду, хитроумный педагог прощения не получил. Как-то, вернувшись в приют в пасмурный темный день, он поглядел по сторонам, оценивая настроение детей. Увидев, что Хеленка жмется к стене маленькой комнаты, стесняясь присоединиться к играющим детям, он решил расшевелить их. Подхватил ее на руки, посадил на шкаф и ушел, даже не обернувшись, когда она закричала: «Снимите меня! Снимите меня!»