Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Самуил выбежал из юденрата и направился к Umschlagplatz. Друзья продолжали идти за ним. Но ближе к месту погрузки выяснилось, что улицы Мита, Ниска и часть Земенгофа перекрыты. Он хотел было пролезть через толпу других отчаявшихся людей, пытавшихся спасти своих любимых, но друзья вцепились в него и заставили вернуться на фабрику.

Всю ночь Самуил лежал в кровати, вглядываясь в темноту, не в силах думать ни о чем, кроме своей сестры. Что было с ней там, у вагонов? Боялась ли она? Плакала? На следующий год Самуил примет участие в восстании гетто, он переживет Майданек и Освенцим, но то, что он не смог спасти сестру, будет мучить его всю жизнь.

Несмотря на полный хаос, творящийся в гетто, оттуда все еще можно было позвонить в арийскую зону города.

Гарри Калишер, сумевший в свое время с помощью подкупа устроить освобождение Корчака из Павяка, позвонил Игорю Неверли и сообщил ему, что Корчака и детей вывели из приюта. Неверли немедленно позвонил Марине Фальске. Они собрались в квартире Игоря, где были также его жена и их девятилетний сын. Марина нервно ходила из угла в угол, затем села. Все молчали. Когда наконец зазвонил телефон, Игорь снял трубку.

— Они на Umschlagplatz, — сообщил Гарри. — Похоже, их увозят.

— Позвони, если есть какая-то надежда, — попросил Игорь.

— Мы не услышим его больше, — сказала Марина.

Она оказалась права.

У ворот гетто стояли отряды эсэсовцев и украинцев с плетками, собаками и автоматами. Детей проталкивали в ворота, через трамвайные пути на арийской территории, затем в другие ворота, ведущие на огромную грязную площадь возле железнодорожной ветки — Umschlagplatz. Тысячи людей — плачущих, кричащих, молящихся — уже томились там в ожидании под раскаленным солнцем. Члены семей стараются держаться вместе, жалкие пожитки увязаны в наволочки и мешки, матери прижимают к себе детей, старики сидят в оцепенении. Нет воды, нет пищи, нет туалета, нет спасения от немецких хлыстов и проклятий.

Наум Ремба, чиновник юденрата, организовал на Umschlagplatz пункт первой помощи и умудрился спасти несколько человек. Весть о том, что на погрузку ведут Корчака с детьми, достигла Наума, когда те уже прибыли. Он разместил их в дальнем конце площади у низкого ограждения, за которым находился двор эвакуированной больницы, теперь также заполненный евреями, ожидавшими своей очереди на погрузку в вагоны.

Дети Корчака были не единственными, о которых в тот день беспокоился Ремба. На площади собрались еще четыре тысячи детей и воспитателей из других организаций. И все же дети Корчака — это были дети Корчака. Составы увозили ежедневно от шести до десяти тысяч человек, но Ремба надеялся, что если ему удастся оттянуть погрузку приюта до полудня, то, возможно, они уцелеют до следующего дня. В безумном мире — таком, как этот, — имеет значение каждый день, каждый час.

Ремба отвел Корчака в сторону и стал уговаривать пойти с ним в юденрат, попросить их вмешаться. Но Корчак не согласился. Если он оставит детей в этом жутком месте хоть на мгновение, они могут впасть в панику. На такой риск он не пойдет. Кроме того, существует опасность, что детей заберут в его отсутствие.

«Затем началась погрузка в вагоны, — пишет Ремба в своих воспоминаниях. — Я стоял рядом с цепью полицейских, обеспечивавших проход людей на посадку, и наблюдал происходящее с колотящимся сердцем — я все еще надеялся, что мой план с задержкой сработает».

Немцы и украинцы пинками и дубинками загоняли людей в пахнущие хлоркой вагоны, но место все же оставалось. Высокий худой юноша со скрипкой в футляре на безупречном немецком языке просил офицера СС позволить ему присоединиться к своей матери, которую уже затолкали в один из вагонов. Офицер с издевательской улыбкой сказал: «Это зависит от того, хорошо ли вы играете». Юноша вынул скрипку из футляра и заиграл реквием Мендельсона. Мелодия поплыла над обезумевшей площадью. Немец, которому наскучила эта сцена, велел скрипачу садиться к матери и задвинул двери вагона.

А затем, к ужасу Рембы, Шмерлинг, начальник полиции гетто, пользовавшийся репутацией садиста, распорядился о погрузке приюта. Корчак дал сигнал детям встать.

По свидетельству некоторых, в этот момент немецкий офицер прошел через толпу к Корчаку и передал ему какую-то бумагу. Влиятельный член CENTOS ходатайствовал перед гестапо о Корчаке и, как утверждают, Корчак получил разрешение вернуться — но без детей. Корчак покачал головой и жестом руки попросил офицера отойти.

Как пишет Ремба, Корчак повел на посадку первую партию детей, а Стефа — вторую. В отличие от хаотической толпы кричащих людей, подгоняемых плетьми, приютские дети шли по четыре в ряд со спокойным достоинством. «До смерти не забуду этой сцены, — пишет Ремба. — Это было похоже не на погрузку в товарные вагоны, а на марш молчаливого протеста против режима убийц… Такой процессии еще не видели человеческие глаза».