Король без развлечений

Так что свое приглашение госпожа Тим сделала 3 августа. В тот же день, 3 августа, она затащила меня в помещение для мытья посуды, за кухней, чтобы побыстрее рассказать о своей задумке.

Помещение-то у меня тесное. Госпожа Тим была дамой красивой, пышной, я тоже была не худышкой. Мы стояли там, чуть ли не носами прижавшись друг к другу. Слова падали мне на лицо прямо горяченькими. Идея была отличная. Но я, со своей стороны, уже давно все обдумала и передумала.

Меня не надо было убеждать по поводу портрета, написанного в рост, на который Ланглуа пялился так, что глаза у него стали красными, как у рака, а щека превратилась из-за обивки кресла в вафельную тряпку. Моя мать была стегальщицей в обувной мастерской, а отец порхал неизвестно где. Так что в доме матери не было портретов в рост. И все же знает Бог, сколько я их повидала в жизни, этих портретов мужчин в темных костюмах и в позолоченных рамах, когда по вечерам в мертвый сезон лежала на своей складной железной кровати и прислушивалась, не идет ли кто из солдат ночью в увольнительную.

Так что мы цену отличным идеям знаем.

Не зря же я снимала шлепанцы и поднималась на второй этаж, перескакивала через скрипучую ступеньку, прислушивалась под дверью и заглядывала в замочную скважину, не зря билось мое сердце. Из-за чего? Из-за брюк, которые свисали с кровати!

А пузатый знаток человеческих душ,что, зря он то и дело приезжал попить у меня кофе?

Может, это ради моего кофе выезжал он из Гренобля в экипаже, ночевал в Клелле, Мане или в Монетье и являлся сюда в восемь утра? Я не такого высокого мнения о моем кофе. Плевать ему было на мой кофе, вот что я вам скажу.

И кофе знатока человеческих душ,и кофе госпожи Тим яйца выеденного не стоили. Все дело в том, что мы теряли Ланглуа.

А вместе с нами и все остальные. Поэтому надо было что-то делать.

А человек этот умел ценить дружбу. Ах, какой же он был душка, какой теплый, нежный человечек, с этими его маленькими усиками, с лукавой улыбкой в них. А его тон, самоуверенный, резкий! Каким он умел быть самостоятельным, уверенным! И он умел передавать уверенность другим, и человек становился уверенным, как он сам.

Вам никогда не хотелось, чтобы кто-то придал вам уверенности и чтобы вы могли почувствовать себя людьми? Или для вас навоз от ваших коров — это единственная ваша точка зрения? Это для вас — и Большая Медведица, и Полярная звезда, так или не так? А когда окочуритесь и хор в церкви охрипнет, отпевая вас, к вашему смертному одру придет корова и будет плясать, пока не прицелится и не покроет вам морду здоровой лепешкой горячего своего дерьма! Вот он, предел ваших желаний и ваших молитв!

Вам никогда не нужен был человек, который помог бы вам почувствовать себя людьми! Людьми, которые страдают от ожидания, страдают от обладания, страдают от утраты!

А когда госпожа Тим рассказывала мне свою задумку, я ее почти не слушала. Я мысленно и ей, и себе говорила: «К черту твой кофе, к черту твой кофе».

Я изо всех сил прижималась к стенке с кастрюлями, потому что мы, две толстые бабы, стояли друг против друг друга в тесной комнатушке за кухней. Мы задыхались, грудь моя терлась о грудь госпожи Тим, и хотя она была что твой кофе со сливками, мне это было неприятно.

Задумка госпожи Тим была отличная.

Утром шестого числа — безоблачное небо. Я встала на рассвете. Деревья шумели, словно разговаривали друг с другом.

Ланглуа оседлал коня. И тот был доволен не меньше, чем я.

Я слышала, как он разговаривал в конюшне со своим хозяином. Вы хоть понимаете, о чем говорят лошади? Эта, смеясь, как бы говорила: «Ну что, старина, погода что надо, гульнем, пожалуй, чтобы все промотать».

И прислушавшись к беседе деревьев между собой, тоже можно было понять, что и они говорят о чертовской свободе.

В Сен-Бодийо оказался полный сбор.

А знаете, как мы туда приехали? Так вот, шли мы шли, прошли пешком метров сто — я при полном параде, — и тут Ланглуа останавливает лошадь и говорит мне:

— Залезай.

— Куда?

— На коня.

— В таком виде?

— В таком виде.

Сделал руками подобие стремени, я поставила туда ногу, он поднял меня и посадил в седло.

Могла ли я упустить такой случай? Нет и еще раз нет! Плевать мне на мои турнюры. Если мой накладной зад заупрямится, я просто сниму его. Я привязала его шнурками и, чтобы снять его, мне достаточно было просто сунуть руку и потянуть за шнурок вниз.

Пока я вам рассказывала, прошло столько же времени, сколько я усаживалась. А складки — неважно. На заду у меня был большой бант из креп-фая, но мне сам черт не брат. А зонтик от солнца я держала в руке. Он мне говорит:

— Открой его и изображай из себя герцогиню.

Я не заставила себя упрашивать и — вперед! Вот так мы и поехали в Сен-Бодийо.

Проехали мы километра четыре и встречаем Бувара с коляской — его послали за мной. Он поднимался от Эброна, а мы туда спускались. Кричим ему:

— Стой, старина!

Но наш шикарный вид удивил его настолько, что от растерянности он продолжал подниматься, а когда подъехал вплотную, спрашивает:

— А мне чего теперь делать?

Я отвечаю: