Король англосаксов

– Ах, мама, зачем ты это говоришь? – ответил Вольнот, рассматривая шелковую тунику. Это был подарок королевы Юдифи. – Оперившаяся птица не должна нежиться в гнезде. Гарольд – орел, Тостиг – ястреб, Гурт – голубь, Леофвайн – скворец, а я – павлин… Увидишь, дорогая мама, как пышно распустит твой павлин свои красивые крылья!

Замечая, что шутка его не произвела желаемого действия на мать, он приблизился к ней и сказал серьезнее:

– Ты только подумай, мама: ведь королю и отцу не оставалось другого выбора. Гарольд, Тостиг и Леофвайн занимают должности и имеют свои графства. Они к тому же опоры нашего дома. Гурт так молод, такой истый саксонец, так горячо привязан к Гарольду, что ненависть его к норманнам вошла просто в пословицу; ненависть кротких людей заметнее, чем злых… Мной же – и это хорошо известно нашему доброму королю – все будут довольны: норманнские рыцари очень любят Вольнота. Я целыми часами сидел на коленях Монтгомери и Гранмениля, играл их золотыми рыцарскими цепями и слушал рассказы о подвигах Роллы. Прекрасный герцог сделает и меня рыцарем, и я вернусь к тебе с золотыми шпорами, которые носили твои предки, неустрашимые короли норвежские и датские, когда еще не знали рыцарства… Поцелуй меня, милая мама, и полюбуйся на прелестных соколов, присланных мне Гарольдом!

Гита прислонилась головой к плечу сына, и слезы ее хлынули рекой. Дверь тихо отворилась, и в комнату вошел Гарольд в сопровождении Гакона, сына Свена.

Но Гита почти не обратила внимания на внука, воспитанного вдали от нее, а кинулась прямо к Гарольду. В его присутствии она чувствовала себя более твердой и спокойной: Вольнот покоился на ее сердце, а оно опиралось на сердце Гарольда.

– Милый сын, – сказала она. – Я верю тебе, потому что ты самый мудрый, твердый и верный из всего нашего дома… Скажи же мне: не подвергнется ли Вольнот какой-нибудь опасности при дворе Вильгельма норманнского?

– Он будет там так же безопасен, как и здесь, матушка, – ответил Гарольд ласково. – Жесток, говорят, Вильгельм норманнский только к вооруженным врагам, И притом у норманнов есть свой закон, связывающий их больше религии, и этот закон, называемый ими законом чести, делает голову Вольнота священной для них. Когда ты увидишь Вильгельма, брат мой, то потребуй от него поцелуй мира[14], и тогда ты будешь спать спокойнее, чем если б над твоим ложем развевались все знамена Англии.

– А долго ли он будет находиться в Нормандии? – спросила наполовину успокоенная Гита.

– Не хочу обманывать тебя, матушка, хотя бы и мог утешить тебя этим, а скажу прямо, что продолжительность пребывания Вольнота зависит единственно от короля Эдуарда и герцога Вильгельма. Пока первый из них не откинет ложного опасения насчет мнимых замыслов нашего дома, а второй – лицемерной заботливости о норманнских жрецах и рыцарях, рассеянных по Англии, до тех пор Вольнот и Гакон останутся гостями герцога норманнского.

Гита в отчаянии ломала руки.

– Успокойся, матушка! – продолжал Гарольд. – Вольнот молод, но он имеет проницательный глаз и ясный ум. Он будет изучать нравы норманнов, узнает все их хорошие и дурные стороны, познакомится с их образом ведения войны и вернется к нам не врагом саксонских обычаев, а опытным человеком, который сумеет предостеречь нас от всех хитросплетенных интриг этого воинственного дома. Поверь, что он научится там не каким-нибудь модным затеям, но таким искусствам, которые со временем нам всем могут послужить на пользу. Вильгельм мудр и привержен к роскоши. Я слышал от купцов, что торговля высоко поднялась под его железной рукой, а воины рассказывают, что крепости его выстроены на славу, а планы военных действий созидаются по математическому расчету… Да, юноша вернется к нам опытным мужем, который будет учить седобородых старцев, будет мудрым предводителем, опорой своему отечеству. Не печалься же, дочь датских королей, что твоему любимцу предстоят лучшая школа и обширнейшее поприще, чем остальным его братьям!

Это увещание сильно подействовало на гордое сердце племянницы Канута Великого. Желание славы своему сыну взяло верх над ее материнскими опасениями. Она утерла слезы и с улыбкой взглянула на Вольнота, которого она уже видела мудрым советником и неустрашимым воином.

Как ни был Вольнот привержен к норманнам, но и на него слова Гарольда, которых слышался тонкий упрек ему, не остались без влияния. Он подошел к графу, который с любовью обнял мать, и проговорил искренним тоном:

– Гарольд, слова твои способны превратить камни в людей и из этих людей сделать пламенных саксонских патриотов! Твой Вольнот не будет чуждаться своей родины, когда вернется с подстриженной головой и золотыми шпорами. Если ты по наружности усомнишься в его верности своему народу, положи только правую руку на его сердце и тогда убедишься, что оно бьется только для Англии.

– Славно сказано! – воскликнул с чувством молодой граф, положив руку на голову Вольнота.

Гакон, разговаривавший все это время с маленькой Тирой, приблизился к Гарольду и, став рядом с Вольнотом, сказал гордо и торжественно: