— ЗДЕСЬ ЕСТЬ КОНДИЦИОНЕР? НУ, ТАК ВКЛЮЧИТЕ ЕГО. МЯСО ВАМ ЛЕНЬ КАК СЛЕДУЕТ ПРОЖАРИТЬ, ТАК ЗАЧЕМ ЖЕ ВЫ ХОТИТЕ СВАРИТЬ ТЕХ, КТО ВАМ ПЛАТИТ? ГОСПОДИ ИИСУСЕ. МНЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ЛЕТ. — Этот факт, похоже, казался ему столь важным, что после ухода официантки он озвучил его еще раз, на сей раз повернувшись к своей жене — фантастически толстой женщине, не соизволившей оторваться от газеты. — МНЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ЛЕТ. ГОСПОДИ. ОНИ СВАРЯТ НАС ВКРУТУЮ.
Мужчина выглядел совсем как старик с известной картины «Американская готика»[28] — вплоть до седых прядей, зачесанных на лысеющую макушку.
— Интересно, какими мы будем в старости, — улыбнулась Джорджия.
— Хм. Я по-прежнему буду чертовски волосатым. Только волосы поседеют. И будут торчать пучками из самых неподходящих мест. Из ушей. Из носа. Брови станут мохнатыми и кустистыми. В общем, вылитый Санта, с которым случилось что-то ужасное и непоправимое.
Джорджия подхватила ладонью свои грудки:
— Жир отсюда постепенно стечет на попу. Я сладкоежка, так что зубы, скорее всего, долго не простоят. Но, с другой стороны, это плюс: достаточно вынуть вставную челюсть, и вот я уже готова к беззубому старушечьему минету.
Он прикоснулся к ее подбородку, вгляделся в ее лицо: высокие скулы, темные круги под глазами и сами глаза — в них плескался смех и нескрываемое желание нравиться ему.
— У тебя хорошее лицо, — сказал Джуд. — И хорошие глаза. Ты будешь классной старухой. У старых дам самое главное — глаза. И из тебя выйдет старуха с чудесными глазами, в них всегда будет играть смешинка. Как будто ты так и норовишь вляпаться в какую-нибудь историю.
Он убрал руку. Джорджия уставилась в свою чашку кофе, улыбаясь смущенно, что для нее было совсем нехарактерно.
— Ты только что нарисовал портрет моей бабушки Бэмми, — сказала Джорджия. — Она тебе понравится. Мы еще успеем добраться до нее к обеду, если поспешим.
— Хорошо.
— Бабушка выглядит самым дружелюбным, самым безвредным человеком на свете. Но как она любит помучить кого-нибудь! Я жила у нее с восьмого класса, и ко мне иногда заходил мой парень Джимми Элиот — якобы поиграть в домино. На самом деле мы потихоньку пили вино. Обычно у Бэмми в холодильнике стояла открытая бутылка, оставшаяся с вечера. Она, конечно, быстро догадалась, что мы таскаем вино, и однажды налила в бутылку чернил. Джимми дал мне отпить первой. Я сделала глоток — и стала плеваться. Вся облилась этими чернилами! Когда Бэмми вернулась домой, то застала меня с сиреневыми губами, сиреневыми потеками на подбородке, сиреневым языком. Я отмывалась целую неделю. Думала, что Бэмми устроит мне взбучку, но она только смеялась.
К ним подошла официантка, чтобы принять заказ. Когда она удалилась, Джорджия спросила у Джуда:
— Каково это — быть женатым?
— Это спокойно.
— Тогда почему ты с ней развелся?
— Я не разводился. Она развелась со мной.
— Застукала тебя в постели со штатом Аляска?
— Нет. Я не изменял ей — то есть нечасто. И она не принимала мои измены близко к сердцу.
— Да неужели? Ты действительно в это веришь? Если бы ты был моим мужем и начал ходить налево, я бы швырнула в тебя первым же попавшимся под руку тяжелым предметом. И вторым. И в больницу бы тебя не повезла. Смотрела бы, как ты истекаешь кровью. — Она замолчала и склонилась над чашкой, потом спросила: — Так что же заставило ее уйти?
— Это трудно объяснить.
— Потому что слишком глупая?
— Нет, — возразил Джуд. — Скорее я недостаточно умен, чтобы объяснить это хотя бы себе самому. Что уж говорить о других. Скажем, так: долгое время я старался быть хорошим мужем. А потом перестал. И она сразу же почувствовала это.
При этих словах Джуд вспомнил, как он взял за правило засиживаться допоздна, пока жена не уставала и не отправлялась спать без него. Он прокрадывался в спальню ночью, когда она уже засыпала, — чтобы не заниматься любовью. А иногда он начинал перебирать струны гитары и напевать что-нибудь — прямо посреди ее фразы, чтобы не слушать ее. Он даже припомнил, как не выбросил порно-фильм с убийством, а оставил кассету на виду, чтобы жена могла найти ее.
— Не понимаю. Ты просто вдруг перестал стараться? На тебя это не похоже. Ты не из тех, кто без причин сдается на волю обстоятельств.