Корниловец

Минувшие сомнения заново угнездились в его сознании, стали мучить раздором, ослабляя решимость. В самом деле, не глупец ли он? Жениться лишь для того, чтобы обладать девичьим телом! Полноте, что за вздор?! Да тут полгорода бабья, горячего, истосковавшегося по ласке, а миллионы мужиков гниют в окопах! Выбирай любую! Но нет, ему подавай именно эту… А если дети пойдут? Куда только денется изящная, немыслимо тонкая Дашина талия! Разнесёт Дарью Антонову, станет она переваливаться по-утиному, таская огромное пузо… А после — вопли чада по ночам, грязные пелёнки, тёплое молочко в бутылочках, подгорелая каша, скучная ругань из-за ничего… Семейное «счастье».

Даша неожиданно придвинулась к Владимиру, прижалась, положила голову ему на плечо. И ледышки в обозлённой душе «Штыка» растаяли. Он блаженно улыбнулся и обнял девушку за плечи.

— Старый ми-ир мы разруши-им до основа-анья, а-а зате-ем… — тихонько запела «товарищ Полынова».

— …Мы на-аш, мы новый мир постро-оим, — подхватил товарищ Антонов, — кто был ничем, тот станет все-ем!..

В номере «Астории», занятом «Штыком», было грязновато, и Даша сразу же напустилась на Владимира:

— Опять у тебя всё разбросано! Когда же я тебя к порядку приучу, господи…

— Да я убирал… — вякнул Антонов.

— Где ты убирал? — Соболиные Дашины бровки гневно нахмурились. — Это ты называешь уборкой? А ботинки почему на ковре? Сколько раз я тебе говорила: разувайся в прихожей! Ты посмотри, сколько грязи наносил! А мне потом ходи по ней. А куртку почему не повесил? Я, маленькая, и то до вешалки дотягиваюсь!

«Штык» решил было подшутить над своим не слишком высоким ростом, но вовремя прикусил язык и склонил голову, смиренно внимая попрёкам.

— У нас слуг нет, — продолжала ворчать Даша, постепенно сбавляя тон. — И кровать не заправлена… А ванну ты мыл?

— М-мыл… — неуверенно ответил Антонов. — Да нет, правда, мыл! С мылом.

Девушка подбежала к окну.

— А что это за купола выглядывают? — спросила она оживлённо.

— Это Исаакиевский собор.

Владимир приблизился к Даше. Сейчас он огладит её руки, переведёт ладони на грудь…

— Вла-адик… — грозно проговорила девушка, и вспотевшие ладони «Штыка» мигом отдёрнулись от её плеч, словно обжёгшись.

Проснулась Полынова поздно и долго валялась на огромном ложе, зевая дивным ротиком и разглядывая высоченные потолки.

Владимир всё ж таки домогался её, но она не уступила. Не те времена! Довольно женщине прятаться за широкой мужниной спиной, её место — рядом, чтобы в ногу, рука об руку идти одной дорогой, вместе одолевая трудности. А Владик — он какой-то несерьёзный, немного даже ненастоящий. Вроде и революционер, но где суровое, волевое лицо борца? Стальной взгляд? Твёрдость черт? Не зря же матросы-балтийцы прозвали его «большевистским попом» — за длинные волосы и певучесть речи…

Даша прислушалась — в номере было тихо, лишь неразборчивый говор доносился с улицы. Владик убрёл в Смольный, она осталась одна.

Соскочив с постели и стянув с себя ночную рубашку, девушка на цыпочках подошла к зеркалу, оглядела критически своё тело, шлёпнула себя по тугой попе, провела ладонями по плоскому животу, приподняла, сблизив, две упругих груди. Хороша! Ей-богу, хороша! Но только Владимиру все её прелести не достанутся. Обойдётся.

Вытряхнув из саквояжа свои вещи, Даша надела бельё и примерила длинную чёрную юбку. Вместе с белой блузкой и кофточкой выйдет очень даже ничего. Или оставить гимназическое платье? Вздохнув — выбор всегда трудно давался ей, — девушка покрутилась перед зеркалом, облачившись в платье.

Полынова не таскала с собой в багаже ни пудрениц с пуховками, ни щёточек с кисточками, ни разных помад и духов. Даже лифчика она не носила, стараясь приблизиться к идеалу женщины в новой жизни — похожей на мужчину, тонкой, стройной, как юноша, чтобы быть повсюду товарищем и спутником мужчины, чтобы выполнять любую работу.

«Я и так красавица! — с удовольствием подумала девушка. — А мазаться да пудриться — это так буржуазно…»

Даша стала расчёсывать волосы — и задумалась. В этом году ей исполнилось двадцать три, а она до сих пор не была с мужчиной. Ни разу. Никак. Не делила ни с кем одну постель — как вчера уговаривал Владимир. Несносный, он горячо клялся, что даже пальцем её не коснётся. Просто, говорит, полежим рядом… Не вожделея, как Тристан и Изольда. Ага, щас!..

Девушка скорбно улыбнулась. Боже, как она изменилась, как всё перевернулось в душе… Три года назад, когда ещё не было войны, она редко задумывалась о прелюбодеянии, в смущении и страхе отгоняла от себя «стыдные» позывы. Само выражение «плотские утехи» звучало для неё ругательством, поскольку относилось к греху, к пороку.

Революция отменила грех, освободила желания из-под гнёта буржуазной морали, но… что-то продолжало мешать Даше «окунуться в пучину разврата», отбросить покров стыдливости. Какой-то внутренний стержень, укреплявший душу, никак не хотел в ней ломаться…

«Наверное, не моя в том вина», — решила для себя Полынова. Просто не встретился ещё тот мужчина, которому она могла бы принадлежать, не оскорбляясь самим глаголом «отдаться».